Герберт Маркузе - Репрессивная толерантность

Отказ от толерантности в отношении регрессивных общественных движений, прежде чем они становятся активными; нетерпимость даже в сфере мысли, мнений и слова и, наконец, нетерпимость по отношению к мнимым консерваторам, правым политикам — эти антидемократические положения соответствуют реальному развитию демократического общества, которое в действительности разрушило фундамент универсальной толерантности. Условия, при которых толерантность вновь превратится в фактор освобождения и гуманизации, ещё предстоит создать. Когда толерантность служит главным образом защите и сохранению репрессивного общества, нейтрализации оппозиции и формирует в людях невосприимчивость к другим, лучшим формам жизни, это означает извращение толерантности. И поскольку это извращение внедряется в сознание индивида, в его потребности, поскольку гетерономные интересы овладевают им прежде, чем ему удаётся осознать своё рабство, то усилия, направленные против его дегуманизации, должны быть нацелены туда, где формируется (причём систематически формируется) ложное сознание, — на упреждение речевого и визуального воздействия, питающего это сознание. Разумеется, это цензура, даже упреждающая цензура, так как она открыто направлена против более или менее скрытой цензуры, пронизывающей деятельность свободных средств массовой информации. Там, где ложное сознание становится господствующим в масштабах страны, народа, оно почти непосредственно переходит в практику — безопасная дистанция между идеологией и реальностью, репрессивной мыслью и репрессивным действием, между словом, призывающим к деструкции, и деструктивными действиями угрожающе сокращается. Таким образом, трещина в ложном сознании может стать Архимедовой точкой опоры для усиления эмансипации — бесконечно малыми очагами, разумеется, однако от расширения таких малых очагов и зависит шанс перемены.

Силы освобождения нельзя отождествить с каким-либо общественным классом, который в силу своих материальных условий свободен от ложного сознания. Сегодня они, увы, безнадёжно рассеяны в обществе, причём борющиеся меньшинства и обособленные группы часто находятся в конфликте со своими собственными лидерами. Духовное пространство для протеста и свободной мысли ещё нужно воссоздать в обществе в целом. Сталкиваясь с непробиваемостью управляемого общества, эмансипирующие усилия становятся «абстрактными»; они ограничиваются содействием признанию того, что происходит, попытками освобождения языка от тирании оруэлловского синтаксиса и логики и разработки концептуальных средств для понимания действительности. Ныне более чем когда-либо верна мысль о том, что прогресс свободы требует прогресса осознания свободы. Там, где сознание превращено в субъект-объект политики и политиков, интеллектуальная автономия, царство «чистой» мысли становится делом политического образования (или скорее контр-образования).

Это означает, что прежде нейтральные, безоценочные, формальные аспекты обучения и преподавания теперь становятся как таковые политическими — умение познавать факты, истину как целое и понимать её несёт в себе заряд радикальной критичности, интеллектуального подрыва. В мире, в котором человеческие способности и потребности поставлены в стеснительные рамки или извращены, автономное мышление ведёт внутрь «извращённого мира», который являет собой противоположность и перевёрнутый образ утвердившегося мира репрессии. Эта противоположность не просто постулируется, не есть продукт запутавшейся мысли или фантазии, но логическое развитие данного, существующего мира. В той степени, в которой это развитие реально тормозится самой массой репрессивного общества и необходимостью выживания в нём, репрессия проникает в академическую сферу как таковую ещё до того, как на академическую свободу налагаются различные ограничения. Технология предубеждения делает заведомо невозможными беспристрастность и объективность — студента с самого начала учат рассматривать факты в господствующей системе ценностей. Познание, т.е. приобретение и сообщение знаний, несовместимо с вылущиванием и изоляцией фактов из контекста всей истины. Существенной же частью истины является признание того, что история в значительной степени совершалась и описывалась в интересах победителей, т.е. была историей угнетения. Это угнетение присутствует в самих фактах, которые оно определяет; поэтому факты как таковые несут в себе негативную ценность как часть и аспект своей фактичности. Рассматривать крестовые походы против человечности (например, против альбигойцев) с тем же бесстрастием, что и отчаянную борьбу за гуманизм, — означает нейтрализовать противоположность их исторической функции, примирять палачей с их жертвами, искажать суть фактов. Такая фальшивая нейтральность служит тому, что воспроизводит сознание приемлемости господства победителей в умах людей. Поэтому в образовании тех, кто ещё не полностью интегрирован, в сознании молодёжи, также предстоит заложить фундамент освобождающей толерантности.

Образование предлагает и другой образец фальшивой, абстрактной толерантности, прикидывающейся конкретной истиной — она схвачена понятием самоактуализации. От вседозволенности всех видов, предоставляемой ребёнку до постоянной психологической озабоченности личными проблемами студента имеется широкомасштабное движение против зол репрессии, питаемое потребностью быть собой. Часто отметается в сторону вопрос о том, что, собственно, подлежит подавлению, прежде чем индивид становится собой, личностью. Поначалу потенциал индивида негативен, это часть потенциала общества — он включает агрессию, чувство вины, невежество, обиду, жестокость, которые деформируют жизненные инстинкты индивида. Если личность есть нечто большее, чем просто непосредственная реализация этого потенциала (нежелательного для индивида как человеческого существа), то в отношении последнего необходимы подавление, сублимация, сознательная трансформация. Этот процесс на каждой стадии предполагает (прибегая к осмеянным терминам, которые здесь как раз обнаруживают свою конкретность) отрицание отрицания, опосредование непосредственного, — и личность есть ни больше ни меньше как этот процесс. «Отчуждение» — это постоянный и существенный элемент личности, объективная сторона субъекта — а вовсе не болезнь, психологическое состояние, как это кажется сегодня. Фрейд хорошо понимал разницу между прогрессивным и регрессивным, освобождающим и деструктивным подавлением. Прославление самоактуализации способствует стиранию различия между тем и другим, оно утверждает существование в той непосредственности, которую в репрессивном обществе уместно назвать (используя другой гегелевский термин) плохой непосредственностью (schlechte Unmittelbarkeit). Оно изолирует индивида от того измерения, в котором он мог бы «найти себя», — от его политического существования, которое составляет сердцевину всего его бытия. Вместо этого оно направляет нонконформистские устремления таким образом, что действительные механизмы репрессии в обществе остаются нетронутыми, и даже усиливает эти механизмы тем, что замещает удовлетворение от частного и личного бунта более чем частной и личной и потому более аутентичной оппозицией. Десублимация, связанная с такого рода самоактуализацией, сама является репрессивной, поскольку ослабляет необходимость и силу интеллекта, каталитическую силу несчастного сознания, которому не дано испытать архетипического личного облегчения фрустрации — возрождения Оно, ибо последнее раньше или позже становится жертвой вездесущей рациональности управляемого мира, — но которое прозревает ужас целого в сугубо личной фрустрации и актуализирует себя в этом осознании.