Александр Секацкий - Книга Номада

Анализируя поведение Клирика в ситуации с вымогателями, прежде всего можно отметить отсутствие какой-либо солидарности с пострадавшими попутчиками - нет ни разделенного страха, ни разделенного сострадания. С другой стороны, Клирик отнюдь не руководствуется принципом "Пронеси мимо меня чашу сию". Он ведь все разно ничего не терял, да и "виктимность" ни в малейшей мере не свойственна комаду. Подобно истинному даосу номад сливается с любым фоном, и не существует охотника, способного распознать в нем добычу.

Клирик просто перехватил роль охотника, и сразу же возникает вопрос: почему? При некотором размышлении придется дать единственный ответ: подвернулась достойная структура приключения. И здесь мы наконец сталкиваемся с понятием, пригодным для описания номадических траекторий, с чем-то, обладающим онтологической принудительностью для номада. Понятно, что номадическкй драйв изначально входит в спектр доступной человеку мотивации, но обычно он находится в связанном состоянии, его позывные перекрыты близкодействующими силами оседлости. Большое количество привязей (привязанностей) не дает реализоваться воле к разбеганию, к экзистенциальному проектированию или набрасыванию проектов, как сказал бы Хайдеггер. Или, как сказали бы мы, не дает реализоваться чистому авантюрному разуму, движущей силе экзистирования как быткя-заново.

Волк, сидящий на привязи, уже не волк, а собака, привязанность и здесь определяет сущностное различие. Факторы одомашнивания, привязанности в широком смысле слова делают из одного существа другое, одомашнивание выступает как аналог химической связи, преобразующей "свободный радикал" в устойчивую молекулу. И наоборот, расщепление, "ионизация" вызывают к жизни активный элемент: реакция, которую можно назвать зкзистенциально-психологической ионизацией, порождает номада, носителя чистого авантюрного разума. Дальше аналогия с химией кончается, поскольку номад обладает "нулевой валентностью", в траектории странствий для него нет постоянных аттракторов, есть лишь участки избирательного сродства. Требуется грандиозная, специально сконструированная ловушка, чтобы поймать хотя бы одну легкую светоносную частицу, но и это возможно только до рубежей третьей номадической.

В истории человеческой экзистенции формация чистого авантюрного разума предстает как отвергнутая альтернатива. Оседлое человечество, руководствующееся принципами гуманизма, успокоилось в сознании своей безусловной правоты и не замечает вопиющих противоречий. Но устойчивость гуманизма и его территории - всемирной черты оседлости - объясняется не только соответствующим воспитанием, не только разветвленным репрессивным аппаратом, простирающимся от этики до медицины, но и удачным вытеснением. Позывные чистого авантюрного разума вытеснены в сферу символического: мы высовываем туда голову и слушаем сказку странствий, пока нас не окликнут, чтобы отдать долг или выполнить обязательство. Именно этот грубый окрик опоэтизировал Хайдеггер, назвав его зовом совести. К этому зову мы еще вернемся.

7. Структура приключения: пунктирность

Если вторая история может сойти за реализацию обдуманного плана (содержащего элементы импровизации), то первая предстает как очевидная авантюра, возникшая на ровном месте. В какой-то момент возникает номадический аттрактор - минимальная структура, запускающая необратимую последовательность событий. В данном случае конфигурация, выданная быстрым счетчиком вариантов, имеет следующий вид: вымогатели, конфискующие ровно половину денег - неразменная монетка - верность слову. Как только три переменных совпадают, онтологическая принудительность чистого авантюрного разума требует немедленного действия. В известном смысле Клирику, как и героям Достоевского, тоже "прежде всего надобно мысль разрешить". Но эта мысль не имеет никакого отношения к тягомотине так называемых "последних вопросов". Блицголоволомка, призывно требующая разрешения, формулируется совершенно иначе: "Как наказать за излишнюю доверчивость того, кто считает девиз "Не верь!" своей главной заповедью?" Вот задача, достойная номада, - и Клирик немедленно берется за нее. Всмотримся в принцип решения.

На первом этапе (участке траектории), когда Клирик подцепляет вымогателей на крючок, его действия в принципе укладываются в стереотип романтического героя, благородного разбойника (наподобие Дубровского или Зорро). Но следующий этап включает в себя очевидные элементы вероломства. Правда, нам известно этическое исчисление ибн-Зейда, предохраняющее воина от ловушки рессентимента:

Верность верному - верность.

Неверность верному - вероломство.

Неверность вероломному - верность.

Верность вероломному - вероломство.

Однако и это исчисление всего лишь грамматика для экзистенциальной мотивации номада. Этические фрагменты пригодны только в той мере, в какой они применимы для построения структуры приключения, - все, что сдерживает динамику авантюры, должно быть отброшено.

Вообще, отличительным признаком номадической траектории является отсутствие имманентного смыслового ряда, который мог бы описать ее в целом. Каждый отдельный участок допускает правдоподобную или даже безупречную интерпретацию в рамках "слишком человеческого", но эта убедительно работающая интерпретация не может быть перенесена на соседний участок.

В поле практического разума номадическая траектории представлена в виде пунктира. Леха Шалый исчислим и предсказуем в той же мере, что и нефтяникк-вахтовики и Жером Кюйсманс. Но поведение Клирика не поддается предсказанию за пределами отдельно взятого фрагмента, а значит, и истолкование самого фрагмента может быть ошибочным.

В качестве аналогии можно воспользоваться перемещением трехмерного существа по плоскости, населенной гипотетическими двумерными существами плоскостопами. Плоскостопы могут исследовать все параметры следа, но для них останется необъяснимым, откуда появляется след и почему возникает прерывность между следами. И Татьяна Тетерина, и Леха Шалый оказываются примерно в равном положении: для интерпретации поступков номада они пытаются использовать знакомую мерку - как им кажется, не без успеха. Но тут же возникают и моменты явной бессмыслицы, поскольку смысловые поля плоского мира непригодны для непрерывной проекции данностей чистого авантюрного разума: провалы в бессмысленность эквивалентны промежуткам между следами. Особенно неожиданны (и потому болезненны) точки отрыва: не успеет плоскостоп "наконец угадать" мотив поведения, как тут же падает в пропасть - иногда больно.

Вот Леха перебирает варианты. Кто перед ним: фраер, своего поля ягода? Получается что-то вроде проповедника, с его точки зрения - человек божий. Если бывает военный священник (капеллан), то может быть, этот Клирик священник-урка (как тут не вспомнить изречение Кафки, что "астматику должен являться бог удушья")? И в итоге воровской авторитет наказывается за неправильную интерпретацию, как обычный плоскостоп наказывается за фатальную разницу скоростей. Только задним числом он понимает, что принял Клирика не за того человека, но и это знание не помогает Лехе уяснить, с кем же на самом деле он встретился: может, все-таки с явившимся богом удушья? Ибо со времен Конфуция известно: сюцай отличается от простолюдина не тем, что совершает другие поступки, а тем, что, поступая точно так же, он все равно поступает так по другим причинам.