Михаил Веллер - Энергоэволюционизм

— Я тебе вот что скажу, — сказал он. — Проклятое то место. Я на этой точке два плана делал, по полтораста песцов ловил, рыбы шесть тонн. Бензиновый движок в прошлом году купил, электричество сделал. А только не вернусь туда больше. Найду желающего, продам ему все там, тысячи четыре точно возьму, и — ша…

Я не понял.

— Пошел Мулке подарок твой относить — а там и нет ничего… Вообще ничего, понял?

— Может, не нашел? — Я улыбнулся, начиная подозревать истину.

— Как не найти — прямо на берегу стояла?! Что я, один год в тайге, не ходил по ней, что ли?.. Заночевал у костра, назавтра все там исходил, дальше дошел — аж до Чертова Пальца, а это на десять километров дальше, понял? — Он выпил, изящно промокнул губы салфеткой и положил ее обратно на колени. — А назад иду — вот, она, избушка! Пустая! черная…

Ближе подошел — все настежь, всё покосилось. И… и кости собачьи на крыльце.

Ну — я пощипал себя, что не сплю, и по реке вниз обратно — задницу в горсть, и мелкими скачками! У поворота оглянулся — а там свет в окне! И собака залаяла!

До дому долетел — не помню как. Печь растопил, сижу у нее и трясусь. И ружье рядом.

А потом — тринадцать дней ровно! — все капканы как один пустые! Каждый день обхожу, еще десяток в запасе был — поставил: ничего! И рыба — две сетки в прорубях у меня: пусто, понял! Ну, думаю, плохо дело…

А на четырнадцатую ночь просыпаюсь: скребется кто-то на крыше, ходит, аж дух замер. Тихо встал, ружье взвел — и прямо из дверей вверх! Слышу — спрыгнул кто-то на ту сторону. Я — туда: росомаха пожаловала, улепетывает! И сразу я ее свалил, одной пулей, ночью — прямо в хребет.

И в этот день — все ловушки с добычей! все как есть! это что такое, ты мне скажи, а?! Твое здоровье!

— Саня, — сказал я, — кончай врать. Эти байки девочкам в Сочи травить будешь. Часы у тебя на руке — те, что я Мулке посылал.

Он побагровел, сдернул руку под стол и засуетился:

— Часы я такие в Москве сейчас купил, удобные часы. Ты что, в ГУМе купил, как раз выкинули…

— Сколько стоят?

— Что я, помню?.. Деньги летят, знаешь…

— А те часы где?

— Те я у избушки оставил… положил, и бежать.

— Значит, посылку открыл, раз знаешь про них?

— А что им зря пропадать, — пробурчал он, совершенно уничтоженный. — Хочешь — забери, что мне… я просто на память…

Я вздохнул. Что с него возьмешь, беззлобного. Он и свое отдал бы еще легче, чем мое взял. Понравилось, и все тут, велик ли грех, он тут со мной уже две недели деньги расшвыривает, ящик этих часов прогулял небось.

— Сколько тебе лет, Саня? — спросил я.

— Двадцать девять, — ответил он с обидой. — Жениться вот думаю, пора. Не посоветуешь?

Это было полтора года спустя.

А тогда солнце дробилось радугой в пропеллере. «Аннушка» протарахтела, снижаясь и скользя, качнула крыльями и села на реку, вспоров два веера алмазной пыли. Летчики в собачьих унтах и цигейковых куртках закурили и пошли к избушке угоститься рыбкой.

Саня хлопотал: чай заварил индийский, выставил субудай — малосол из свежей, вчера вынутой из проруби нельмы, с солью, уксусом, перцем и чесноком, подарил им по глухарю: с летчиками надо дружить, чтоб прилететь хотели, от летчиков много зависит.

Я помог ему таскать кули и связки в самолет.

— Заблудился, значит? Бывает. Хорошо еще, что нашелся. Тайга — это тайга.

Летчики пахли одеколоном, мылом, отутюженной одеждой. Цивилизацией. Невероятно чистоплотны и ухожены были летчики. Неужели и я в городе такой.

Самолет подпрыгнул и полез вверх. Я прилип к иллюминатору. Саня стоял у крохотной избушки посреди белой вселенной и махал рукой.

Летчики, молодые ребята при белых рубашках и галстуках, перекрикивались через шум мотора и смеялись о своем.

Солнце сплющивалось и вплавлялось в горизонт — малиновое, праздничное, вечное. Закат расцветил снега внизу буйной карнавальной гаммой.

Игарка замигала издали гирляндами огоньков, провешивающих порт и улицы. Встреча произошла без формальностей — да и вообще никакой встречи не было. Инспектор госпромхоза убедился, что никто ничего неположенного не приволок, разгружать было уже поздно — грузчиков не было, механик зачехлил мотор, закрыл на ключ дверцу, опечатал ее своей печатью, а инспектор — своей. У всех были свои дела и своя жизнь.

Я сидел в гостинице летчиков и смотрел по телевизору антивоенный митинг в Лужниках. Парок слетал в морозный воздух от единого дыхания десятков тысяч людей.

В коридоре дежурная наставляла по телефону мужа, чем кормить детей.

Летчики хвастались своими женами и пили за семьи — они были командированы сюда из Красноярска.

Смешной внук шамана. Пропавший учитель для детишек таежных школ. Твоя совесть и твой страх оказались сильнее твоего разума и веры.

Разум человечества, наверное, должен быть равен его совести. Люди не могут отрешиться от дел — кто ж за них все эти дела сделает. Кто ж, кроме нас самих, поведет нас дальше, преодолевая все опасности, вплоть до самых страшных.

Телевизор показывал антивоенные выступления по всему миру.

Десятки и сотни тысяч лет мы боролись. Боролись с холодом и голодом, хищниками и болезнями. Из бесконечных глубин пролег наш путь — путь борьбы за жизнь; умение бороться за нее живет в нас от пращуров, оно сидит в наших генах. От опасности не спрячешься, не пересидишь ее — у нас нет выбора, кроме победы.

Я отпечатал под копирку письмо ему и оставил с просьбой во всех московских магазинах «Старой книги». Авось ведь выберется еще. Надо бы встретиться, договорить.

(Опубликовано в сборнике «Разбиватель сердец», Таллин, «Ээсти Раамат», 1988.)

— В чем смысл жизни?

— Для этого надо сначала ответить:

во-первых, — что такое жизнь вообще, в масштабах Вселенной;

во-вторых, — что такое жизнь человеческая, в частности;

в-третьих, — что такое смысл;

в-четвертых, — почему его надо искать.

Разговор этот происходил при обстоятельствах, не совсем для того подходящих: ночной берег, мартовское полнолуние, луч поисковой фазы реанимобиля «скорой помощи».

…Сознание спящих в комнате отдыха фиксировало трансляцию, не давая сигнала проснуться, когда команды к ним не относились, — реагируя лишь на номер своей машины и фамилию своего врача.

— Десять тридцать два! Доктор Звягин, на выезд. Утопление.

Сели на койках, словно включенные, как и не спали.

— Утопление — поедем быстренько, — ровно сказал Звягин, выходя в коридор. — Возьми термос с чаем, Гриша.

История была довольно глупая, как и все подобные истории.

Милицейский патруль, проходя ночью по набережной, услышал сильный всплеск и бултыхание. Бросившись к решетке, увидели в лунном свете расходящиеся круги и голову, раз-другой показавшуюся на черной зеркальной поверхности, где дробились редкие золотые змейки фонарей.