Николай Устрялов - Национал-большевизм

Но иногда хочется подойти к делу не столь возвышенно, а более рационально и прагматически. Ведь нужно было всего лишь немного подождать, пожить немного в Европе, вернуться после 1945 года, — и можно быть уверенным: обошлось бы без расстрела, да вряд ли грозила бы и тюрьма. Единственный из вождей сменовеховства С.С. Чахотин, догадавшийся поступить именно так, умер на родине своей смертью в 1974 г., когда ему было за 90. Представляешь себе Николая Васильевича седобородым патриархом, уединенно живущим a la Шульгин в родной Калуге, в тихом маленьком домике, куда стекаются молодые русские интеллектуалы, ловящие как откровение каждое его слово. И потом, мы бы имели устряловскую версию 37-го года, войны, «борьбы с космополитизмом», проникновенную, мудрую и взвешенную оценку Сталина и — сколько еще всего… Да, все это замечательно, но трагедии бы не было, а только она создает подлинную красоту, которая людям куда дороже, чем добро, а тем более — истина… Теперь национал-большевизм никогда не удастся просто сдать в архив, у него есть свой мученик, коим невозможно не восхищаться: «…дело прочно, когда под ним струится кровь».

Насколько Устрялов актуален как мыслитель? У нас сейчас имеется «национал-большевистская партия», но, проповедующая анархизм, она не имеет ничего общего с державным пафосом «отца-основателя». Устрялов, живи он ныне, скорее был бы «за Путина», чем за нашу маргинальную, выродившуюся оппозицию. Возможно, русские патриоты нуждаются в «смене вех», — большевики вели себя долгое время немногим лучше «демократов»… По крайней мере, ясно, что будущее России таится не в краснознаменных колоннах, редеющих год от года, а в том жизненном укладе, который создала новая русская революция… Ее Лениным приходится признать Ельцина, кто же будет Сталиным? Метод Устрялова, когда-то безотказно сработавший, может оказаться небесполезным и сегодня. Злободневной продолжает оставаться и идея сильного, инициативного государства, — как ни крути, а ничего у нас без него не ладится…

Но все же я менее всего далек от желания представить Устрялова в качестве мыслителя, готового дать ответы на все современные вопросы (таких философов вообще нет), — положа руку на сердце, многим ли хочется вернуться в сталинские времена? На мой взгляд, значение этого блестящего и одновременно глубокого интеллектуала в другом: в принятии и оправдании Великой русской революции, в правильном понимании сути советского периода как эпохи по-настоящему самобытной, когда Россия впервые сделала дерзкую попытку предложить миру свой цивилизационный проект, альтернативный западному. Коммунистическое семидесятилетие у нас до сих пор продолжают вырывать из русской истории как некое досадное, уродливое отклонение («совок»), подобно тому, как гуманисты Возрождения называли «темными веками» столетия, отделявшие их от вожделенной античности. Наша античность — XIX век, мы по праву ей гордимся и не всегда замечаем, что эта величайшая культурная эпоха уже несла в себе все ужасы и преступления, все взлеты и победы большевизма. Не замечаем мы порой и то, что советское прошлое весомо присутствует во всех сферах «демократической России». Не было никакого разрыва русской истории при Ленине, как не было его и при Петре Великом, как не будет его никогда, пока наш народ имеет волю к жизни. Именно интуиция неразрывности и целостности исторического бытия России является самой актуальной частью устряловского наследия. И этим оно выгодно отличается не только от прямолинейной антисоветчины а lа Ильин, но и от глубокомысленного евразийства, умудрившегося зачеркнуть весь петербургский период. Поэтическим аналогом национал-большевизма мне видится гениальная книга Волошина «Неопалимая купина», открывшая в поэте «второго ряда» первостатейного мыслителя.

В то же время, я бы не стал вовсе сбрасывать со счета и другие трактовки советской истории. В них есть своя большая правда: я разделяю боль и негодование Ильина, когда он пишет об осквернении большевиками национальных святынь, мне понятны претензии Федотова к типу «московского человека», возобладавшего в результате революционной «перековки» России. Вообще же, порядок в русских мозгах начнется только тогда, когда мы перестанем раздергивать наших любомудров, исходя из мелочно-партийных пристрастий, когда спокойно будем цитировать рядом с Хомяковым — Герцена и Чаадаева, с Леонтьевым — Соловьева и Толстого, с Флоренским — Бердяева и Флоровского, с Устряловым — Ильина и Федотова… В этом — одно из проявлений животворного принципа целостности русского исторического бытия.

Уж коли мы принимаем жизнь как таковую (вещь, на самом деле, весьма непростую), мы должны принять и всю свою историю, с Иваном Грозным, Петром Великим, Сталиным, Ельциным… Принять — не значит безудержно восхвалять, пора вообще отбросить дурацкий русский обычай: либо материться, либо лить елей. Принять — значит спокойно и взвешенно обдумывать, а не пробавляться пустозвонным морализаторством, не дающим для понимания жизни ли, истории ли — ровным счетом ничего. Устряловский взгляд может и должен быть дополнен ильинским и федотовским, но роль коренника в этой тройке все-таки принадлежит ему. «<���…> клянусь, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал», — не ближе ли всего великий пушкинский завет к национал-большевизму Николая Васильевича Устрялова?..

Изданием сборника своих статей, написанных после падения Омского Правительства [36] Т. е. первого правительства А. В. Колчака. , которое я поддерживал, как мог, до последней минуты его существования, [37] В политической жизни я принимал участие в качестве председателя «восточного отдела центрального комитета» партии народной свободы, редактора газеты «Русское Дело» и одного из руководителей Русского Бюро Печати. мне хотелось бы поставить перед русскими патриотами проблему их дальнейшего политического «самоопределения», во всей ее остроте и глубине.