Эрих Фромм - Забытый язык

Я вижу перед собою монографию , написанную мною самим. Это тоже имеет свое основание. Один мой друг написал мне вчера из Берлина: «Твоя книга о сновидениях страшно интересует меня , я уже вижу ее перед собою, мне кажется, что я даже перелистываю ее ».

Таблицы в красках . Будучи студентом, я постоянно старался изучать медицину не по учебникам, а по отдельным монографиям ; у меня в то время, несмотря на мои ограниченные средства, было много медицинских атласов, и я постоянно восторгался таблицами в красках. Я гордился своим стремлением к основательному изучению. Когда затем я сам стал писателем, мне пришлось самому рисовать таблицы, и я помню, что одна из них вышла настолько плоха, что один мой коллега от души смеялся надо мною. Сюда же присоединяется и еще одно раннее воспоминание детства. Мой отец шутки ради отдал мне и моей младшей сестре книгу с раскрашенными картинками (описание путешествия в Персию) и велел нам ее разорвать. С педагогической точки зрения это едва ли было разумно. Мне в то время было пять лет, а сестре три года, и этот эпизод, когда мы, дети, с радостью распотрошили книгу (точно артишоки, лист за листом), – почти единственный, который запечатлелся в моей памяти из этого периода жизни. Когда я затем стал студентом, у меня появилась страсть к собиранию книг (аналогично склонности изучать по монографиям – это особая страсть, любовь , проявляющаяся уже в мыслях сновидения, относительно цикламена и артишока). Я стал книжным червем, книгоедом (ср. гербарий). Эту свою первую склонность в жизни я всегда сводил к этому впечатлению или, вернее, признавал, что этот эпизод послужил «кроющим воспоминанием» моей последующей библиофилии [15]. Мне пришлось, конечно, убедиться в том, что все эти увлечения имеют и свои неприятные стороны. Мне было семнадцать лет, я настолько задолжал книгопродавцу, что не мог заплатить, и отец мой не счел даже извинительным то, что я тратил деньги на книги, а не на что-либо другое. Воспоминание об этом юношеском эпизоде приводит меня тотчас же к разговору с моим другом, доктором Кенигштейном. Разговор с ним накануне сновидения касался именно тех же упреков в моих частых « увлечениях ».

По причинам, сюда не относящимся, я не буду продолжать толкование этого сновидения, а лишь намечу тот путь, по которому оно пойдет. Во время толкования я вспомнил о разговоре с доктором Кенигштейном – не только по одному поводу. Когда я вспоминаю, о чем мы говорили с ним, смысл сновидения становится мне понятным. Все вышеупомянутые элементы – увлечения моей жены и мои собственные, кокаин, неловкость, увлечение монографиями и мое невежество в ботанике – все это получает свое продолжение и объединяется в одно целое. Сновидение снова получает характер оправдания, защищает мое право. Да же, по-видимому, безразличная форма выражения сновидения получает свой смысл: я все же человек, который написал довольно ценное исследование (о кокаине). Я не произвожу здесь дальнейшего толкования, так как к сообщению этого сновидения меня побудило лишь желание показать на примере взаимоотношение сновидения и вызвавшего его переживания предыдущего дня. До тех пор, пока я знал лишь явное содержание этого сновидения, до тех пор сновидение было связано, по-видимому, лишь с одним впечатлением; после же анализа нашелся и второй его источник в другом переживании того же дня. Первое впечатление, с которым связано сновидение, играет второстепенную роль. Я вижу в витрине книгу, читаю ее заглавие, но содержание ее едва ли интересует меня. Второе же переживание имело высокую психическую ценность. Я почти целый час беседовал с моим другом-окулистом, дал ему чрезвычайно важное разъяснение по одному вопросу, в связи с которым в моей памяти всплыло давно забытое воспоминание. Разговор этот был прерван, потому что мы встретили знакомых. В каком же взаимоотношении находятся оба эти впечатления с моим сновидением?

В содержании сновидения я нахожу указание на безразличное впечатление и поэтому могу утверждать, что сновидение преимущественно включает в свое содержание второстепенные впечатления. В толковании же сновидения все указывает на важные и значительные переживания. Если я определю смысл сновидения по скрытому его содержанию, обнаруженному лишь при помощи анализа, то приду к новому чрезвычайно важному выводу. Утверждение, будто сновидение занимается лишь ничтожными обломками бодрствования, отпадает; я должен восстать также и против утверждения, будто душевная жизнь в бодрственном состоянии не продолжается в сновидении и что сновидение тратит психическую деятельность на ничтожный материал. Я утверждаю, наоборот: то, что занимает нас днем, владеет нашим мышлением и в сновидении.

То же обстоятельство, что мне снится безразличное впечатление, между тем как само сновидение вызвано гораздо более значительным и важным переживанием, объясняется, по всей вероятности, тем, что здесь перед нами снова искажающая деятельность сновидения, которую мы приписали особой психической силе, играющей роль цензуры. Воспоминание о монографии, виденной мной в витрине, имеет лишь то значение, что она наводит на разговор с коллегой. Спрашивается только, при помощи каких посредствующих звеньев представление о монографии связуется с разговором с коллегой: их взаимоотношение довольно туманно. В нашем примере речь идет о новых отдаленных впечатлениях, которые имеют между собою лишь то общее, что они оба восприняты в один и тот же день. Монографию я видел утром, разговор с коллегой вел вечером. Ответ, даваемый на это анализом, гласит: это соотношение обоих впечатлений возникает лишь впоследствии между содержанием первого и содержанием второго. Я упоминал об интересующих нас посредствующих звеньях уже при самом изложении анализа. С представлением о монографии, виденной мной утром, я без всякого влияния извне связал бы лишь ту мысль, что цикламен – любимый цветок моей жены, – и разве еще воспоминание о разочаровании, постигшем госпожу Л. Не думаю, однако, что этих мыслей достаточно для образования сновидения.

читаем мы в «Гамлете». Но неожиданно в анализе я припоминаю о том, что фамилия человека, нарушившего наш разговор, была Гертнер и что я заметил цветущий вид его жены; сейчас я вспоминаю еще, что мы в разговоре коснулись одной из моих пациенток, носящей красивое имя Флора . Не подлежит никакому сомнению, что я при помощи этих посредствующих звеньев, относящихся к ботаническому кругу представлений, связал оба переживания дня – и безразличное, и значительное. К этому присоединяется и другое взаимоотношение – представление о кокаине, которое, несомненно, связует мысль о докторе Кенигштейне и о ботанической монографии, написанной мною, и соединяет воедино оба круга представлений, потому что один элемент первого переживания может стать теперь средством наведения на второе.