Афоризмы старого Китая

Бодхисаттва Неведения (Ванмин пуса) — бодхисаттва нижнего ранга, принадлежащий миру неведения (авидьи).

Словом «игра» в данном случае переведен термин «фэн-лю» (букв.: «ветер и поток»), который обозначает в литературе средневекового Китая состояние раскованности и свободы духа, постигаемое в чистом динамизме бытия.

Здесь цитируются слова наставника чань Цзыцзюэ.

Десять пределов света включают в себя восемь направлений компаса, надир и зенит. Данный гунъань — еще одно напоминание о том, что реальность в чань пребывает по ту сторону интеллектуально постигаемого единства формы форм.

В чань-буддизме было принято описывать продвижение к истине в категориях трех «преград» или «застав» (гуань). В литературе чань существует до десятка вариаций этой темы.

Имеются в виду различаемые в индийской мысли четыре элемента мироздания: земля, вода, огонь, ветер.

Тридцать третье небо — высшее небо в буддийской мифологии. Его правителем считалось божество Диши.

«Великим изобилием» названо в древнекитайском каноне «Книга Перемен» число 49.

Здесь содержится намек на проповедь Будды, которая сопровождалась сошествием света с небес и содроганием земли.

Имеется в виду «Лотосовая сутра», одна из популярнейших сутр китайских буддистов.

Фэнгань, или Тяныпай Фэнгань — чаньский наставник эпохи Тан, обитавший на горе Тяньтай и снискавший репутацию «премудрого безумца».

В Китае было принято выделять особо значимые иероглифы в тексте, проставляя рядом с ними маленькие кружки.

Недвойственность нирваны и сансары, просветления и заблуждения является главной темой «Сутры, поведанной Вималакирти». Обратившись к разным бодхисатт-вам с вопросом о том, как войти во врата недвойственности, Вималакирти сам отвечает на него «великим молчанием».

То есть если два человека спорят, только третий может разрешить их спор.

Подношение цветов — широко известный обряд в буддизме, символизирующий распространение благодати Будды.

Имеется в виду блаженная страна, о которой рассказывается в классической литературной утопии Китая — «Балладе о Персиковом источнике» поэта Тао Юаньмина.

В старом Китае деньги хранили в специальных бамбуковых пеналах, запечатанных с одного конца.

Первое высказывание в литературных произведениях Китая, тем более классических, всегда имело особенное значение. Оно играло роль — прибегая к музыкальной терминологии — своеобразной увертюры, в которой должны прозвучать основные темы традиционного наследия. Так, в данном афоризме Хун Цзычэна праведный Путь человеческой жизни фактически определяется как длящееся отсутствие и символическая глубина образов, сообщающая о «Великом Предке» каждого из нас, который опознается как «тело после тела» (так буквально сказано в оригинале) и «вещь за пределами вещей». Тут же указывается, что постижение Пути равнозначно «сохранению», «схоронению» изначально-неопределенной цельности бытия и что оно даруется не безличным, объективированным знанием, а максимально чутким отношением — следовательно, отношением одновременно волевым и вольным — к миру. Одним словом, китайский автор идет от априорной полноты понимания, открываемой доверительным вниманием к доопытной и домыслимой «подлинности» бытия. Поэтому отмеченная выше смысловая универсальность первого афоризма кажется не просто дидактическим примером, но и внутренней потребностью творчества. Здесь афоризм приобретает права высказывания, призванного возвращать к неизреченной первичной правде человека и предлагающего своего рода обратное, возвратное движение мысли: то, что сказано прежде всего, должно быть понято в последнюю очередь (ведь и сама традиция опознается как нечто «уже бывшее» лишь потому, что подразумевает открытие бесконечного поля опыта). Подобное, так сказать, инверсивное изложение воспроизводит круговорот Пути, в котором свершение есть «возвращение», или «перевертывание» (фанъ, дянь-дао). В перспективе этого вечного (невозвращения самое близкое предстает самым далеким и наоборот. Реальность раскрывается здесь как абсолютное Присутствие, лишенная протяженности символическая дистанция. В переводе М. Вилетг-Эмери представленная в данном высказывании оппозиция сводится к противопоставлению «времени безмолвия» (?) и «отсутствию одиночества».

Выражение «механический ум» восходит к Чжуан-цзы, который утверждал, что у тех, кто пользуется машинами, ум становится механическим. Подчеркнем, что корнем зла для Чжуан-цзы являются не механизмы сами по себе, а механически мыслящие люди. Более того, в китайской традиции вообще не проводилось различия между механическим и органическим. Тот же термин «механизм» (цзи) употреблялся для обозначения импульса жизненного роста. Говоря о пороках «механического сознания», Чжуан-цзы на редкость прозорливо для древнего философа разглядел опасности подчинения человеческого духа субъективной интенциональности, что ведет к строгой фиксированности отношений человека в мире и, как следствие, к обессмысливанию бытия, к индифферентности и отвращению человека к им же созданному предметному миру. Заметим, что китайская традиционная мысль вообще не отождествляла сознание с его содержанием — интеллектуальным или чувственным.

Тема сокровенности талантов благородного мужа занимает видное место уже в наследии Конфуция. Последний сам сравнивал свой талант с прекрасной яшмой, хранящейся в шкатулке.

Термин ци обозначал всеобщую энергетическую субстанцию мира, иногда уподобляемую эфиру или пневме. В Китае ци считалась субстратом всех вещей, но вместе с тем пустотой, объемлющей все сущее, а также истоком и внутренней формой жизни. Здесь содержится намек на изречение, приписываемое Конфуцию: «Хорошее лекарство горько на вкус, но излечивает болезнь. Искренние речи неприятны для слуха, но исцеляют поведение».

Имеется в виду ядовитый отвар, который в древнем Китае якобы приготавливали из перьев мифической птицы чжэнь.

Радость (лэ) — традиционная, еще Конфуцием и древними даосами возвещенная спутница мудрости в китайской культуре. В конфуцианстве радость идеального человека проистекает из осознания им своей безупречной, встроенной в общественный и природный порядок, деятельной причастности к мировой гармонии. Итог радости даосского мудреца — переживание полноты бытийствования, предшествующее рациональному пониманию и равнозначное незаинтересованному, истинно царственному наслаждению чистой игры. И в конфуцианстве, и в даосизме радость мудрого удостоверяет бесконечность человека, сокрытую в его конечности.