Эрик Вейнер - Философский экспресс. Уроки жизни от великих мыслителей

И это случилось. Сюжет нашей истории оказался посложнее, чем в Голливуде, но концовка стала вполне счастливой. Теперь Кайлаш живет в убогом районе, но с претензиями на средний класс. Он стал мужем и отцом. И кстати, домовладельцем. У него двухэтажный дом. Верхний этаж занимает его семья, а на нижнем он открыл маленький магазинчик канцелярских принадлежностей «У Эммы» — в честь дочери. Он продает блокноты, ручки и бумажники с изображениями Ганди. Финансово мы с Кайлашем больше не связаны, но нас объединяет нечто более прочное.

В этот необычно жаркий декабрьский день мы проходим под белой мраморной колоннадой, ведущей к месту гибели Ганди. Кайлаш знает о моей любви к Махатме, находит это трогательным и, подозреваю, несколько странным. Для большинства индийцев Ганди — примерно как Джордж Вашингтон для большинства американцев: туманная отцовская фигура, человек, чье имя принято произносить с благоговением, блаженный покровитель денег в кошельке.

Мы на минутку останавливаемся передохнуть и насладиться тихой красотой Бирла-Хауса. И тут Кайлаш, обернувшись ко мне, спрашивает: «А за что ты так любишь Ганди-джи?»

Я не знаю, как ответить. Мой интерес к Ганди, что и говорить, трудно объясним. Я не индиец. Я не аскет. Принципа ненасилия я придерживаюсь, но несистемно, то и дело сбиваясь в пассивно-агрессивные полутона. Ганди был лидером своего народа. Я не справляюсь даже с собственным псом Паркером: для него подлинный стимул — это высшая сила под названием «еда». Все пожитки Ганди на момент гибели можно было уложить в маленькую сумку на ремне. Для моих места требуется гораздо больше, и я все время покупаю что-то новое. Но Ганди говорит со мной — а я слушаю.

За три года, прожитых мною в Индии, Ганди проник в мою голову. А как же еще? Его изображения, пусть и не его идеи, — везде: на купюрах, в офисных зданиях. Даже офис телефонной компании украшен изображением Ганди с телефоном — маленькая его голова кажется еще меньше рядом с приставленной к ней огромной трубкой.

Мохандас Карамчанд Ганди был много кем: адвокатом, вегетарианцем, отшельником-садху, экспериментатором, писателем, отцом нации, всеобщим другом, ничьим врагом, ремесленником, плохим танцором, армейским санитаром-носильщиком, мыслителем, переговорщиком, придирой, учителем, учащимся, бывшим осужденным, шутником, бродягой, портным, табельщиком, смутьяном. Но прежде всего он был борцом. Ганди боролся с англичанами, боролся с нетерпимостью — как в иностранцах, так и в соотечественниках. Он боролся за то, чтобы быть услышанным. Но главной целью его борьбы было научить нас бороться по-новому.

Да, Ганди придумал мир без насилия, но он был в достаточной мере реалистом, чтобы понять, что его мечта едва ли сбудется в ближайшее время. А пока нам надо научиться лучше бороться.

Представим себе супругов, которые хвалятся тем, что «никогда не ссорятся». Весть об их разводе едва ли кого-то удивит. Правильная ссора, конфликт — это продуктивно. Обе стороны могут прийти не только к компромиссу, но и к чему-то большему — решению, которого они не нащупали бы без изначального конфликта. Представим себе футбольный матч, закончившийся вничью, после которого трава на поле стала еще зеленее, чем была до игры. Для Ганди борьба была не неизбежным злом, а неизбежным добром. При условии, что мы боремся правильно.

Когда американский журналист и биограф Луис Фишер встретился с Ганди в ашраме, он был поражен: собеседник оказался крепким, поджарым мужчиной с «длинными, тонкими мускулистыми ногами», и выглядел он гораздо выше своих 165 сантиметров. Он «смотрелся очень мужественно, обладал стальной волей и стальным телом» [114] Louis Fischer, Gandhi: His Life and Message for The World (New York: New American Library, 1954), 149. , — писал Фишер.

Ганди был одержим идеей маскулинности. В его сочинениях часто фигурируют слова вроде «мужественность», «сила» и «храбрость». Даже на индийские железные дороги он жаловался, пользуясь метафорой «холощения». «Мы смиренно соглашаемся с трудностями езды на железной дороге, и это недостойно звания мужчин».

Ганди считал, что британцы лишают Индию мужественности. Он был полон решимости вернуть родине эту мужественность, хотя и другого рода — черпающую силу не в насилии, а в его противоположности. «Немужественным» Ганди считал подчинение несправедливым законам [115] Смелость его признавали даже враги. «Урок подлинного мужества» — так назывался материал в южноафриканской газете, вышедший после того, как Ганди вынудил правительство Трансвааля отказаться от некоторых требований. . Он уверял, что им нужно сопротивляться, и сопротивляться решительно. Силой без насилия. Для этого, говорил он, нужна подлинная храбрость: «Как вы думаете, для чего требуется храбрость — для того, чтобы разрывать людей на куски пушечным снарядом или чтобы, улыбаясь, идти навстречу пушечному дулу и погибнуть? Поверьте, в отсутствие храбрости и мужества невозможно пассивно сопротивляться».

Ганди ненавидел насилие, но трусость он презирал еще больше. Из двух этих зол он предпочитал насилие: «Трус — не мужчина». Вернуть своей стране утраченное мужское начало в его подлинном виде — вот какова была подлинная цель Ганди. Сделав так, думал он, можно обрести свободу.

Я по природе не боец. Я склонен избегать физических столкновений. Единственный раз в жизни я дрался в семнадцать лет, в два часа ночи на парковке отеля «Хауард Джонсон» в пригороде Балтимора. Кончилось все сломанным носом. Моим. Избегаю я и более рутинных конфликтов, типа необходимости позвонить в авиакомпанию и перебронировать рейс или в ресторан, чтобы сообщить, что задерживаюсь на пару минут, и попросить, не могут ли они, если не сложно, пожалуйста, придержать мой столик, забронированный на восемь часов.

Я понимаю, что люди — нормальные люди, — как правило, даже не считают такие повседневные ситуации конфликтами. А я считаю и избегаю всеми способами. Точно так же я избегаю (предполагаемых) конфронтаций с редакторами, родственниками, соседями и попутчиками в метро. Не знаю точно, где и когда я приобрел стратегию избегать всего на свете, но она сослужила мне не слишком добрую службу. Уворачиваясь от мелких конфликтов сегодня, я оказываюсь под угрозой гораздо более серьезных столкновений завтра. Я надеялся, что Ганди, специалист мирового уровня по конфронтациям, научит меня, как действовать иначе.

Вскоре после переезда в Индию я начал читать о нем и его самого. Сначала это было несколько книг, постепенно набралось на целый шкафчик. Я побывал в музеях Ганди и в его ашрамах. Я посещал университетские курсы по Ганди. Я приобрел бумажник с Ганди, футболку с Ганди, белье с Ганди — и это были самые ненасильственные трусы-боксеры в моей жизни. Однажды в Дели мне довелось пообедать с уже пожилым внуком Ганди Раджмоханом — человеком знающим и добрым. Пока мы ели хлеб наан с соусом чатни, я замечал в нем черты Махатмы: определенные линии челюсти, то, как загорались порой его слегка косящие, лукавые глаза.