Эрик Вейнер - Философский экспресс. Уроки жизни от великих мыслителей

На всем протяжении пути люди собирались, чтобы хоть одним глазком взглянуть на этот поезд. Слезы на глазах, руки сложены в прощальное «намасте». Ночью в деревнях зажигали костры и факелы, крича «Махатма Ганди, ки-джай!» — «Победа за Ганди!». И в поезде, оборудованном для этого рейса, вагоны были только третьего класса.

Я уже давно катаюсь по линии F — дольше, чем рекомендовали бы другие пассажиры или психиатры. Я ездил им в Джамейку, Квинс, Кони-Айленд, Бруклин и еще много куда. Целую неделю поезд линии F был моим домом.

Поверьте, я не выжил из ума. У меня есть важная миссия: я разыскиваю доброту. Согласен, нью-йоркская подземка не лучшее местечко, чтобы ее искать. По мнению многих, это бессердечное царство теней. Но именно поэтому я здесь. Думаю, если мне удастся найти доброту в нью-йоркском метро, то уж точно не составит труда отыскать ее в любой точке земного шара.

Я изучаю окружающую реальность взглядом Торо и слухом Шопенгауэра, вылавливая малейшие намеки на добрую волю. В вагон заходят трое молодых людей. Явно работают вместе. До меня долетают обрывки их разговоров. «Ей надо самой уйти…» — «Нет, пускай ее увольняют…» Нет, здесь доброты не будет.

Вот мужчина-латиноамериканец в бейсболке «Нью-Йорк Янкиз» случайно задевает другого пассажира. «Прошу прощения», — говорит он. Смотрим еще. Вот женщина, прижимающая к груди маленькую белую собачку, спотыкается и врезается сразу в троих. «Извиняюсь», — говорит она. И тот и другая проявили вежливость, но доброту ли? Вежливость — это социальная смазка-лубрикант, доброта — социальный суперклей. Культура, где поощряется вежливость, не обязательно отличается добротой.

Рядом со мной сидит парень в худи и рваных джинсах. В уши плотно вставлены наушники, он подался вперед, спит. Или мне так кажется. Когда приближается мальчишка, продающий конфетки, чтобы собрать денег для своей школы, парень просыпается, выуживает из кармана долларовую купюру и отдает подростку. И тут же возвращается к музыке и сну. Еще раз напоминаю себе: всегда подвергай сомнению предположения.

Вместе со мной по линии F путешествует странная книга под названием «Беседы и суждения». По ней мы и знаем Конфуция. Сам он не писал ее [126] По вопросу о том, что Конфуций писал, а чего не писал, существуют некоторые разногласия. Большинство ученых полагают, что «Беседы» собрали воедино ученики философа уже после его смерти. . Это сделали его ученики, извлекая из мудрости Учителя самую ее суть и, возможно, добавляя по щепотке собственные мысли, — как когда-то Платон «дополнял» диалоги Сократа. «Беседы» — прекрасное чтение для подземки. Здесь собраны короткие диалоги и емкие афоризмы, их удобно усваивать по кусочкам, в перегонах между станциями. У этой книги такой же непредсказуемый ритм, как и у поезда метро. Вот Конфуций поясняет важность почитания родителей, а вот уже советует, одежду какого цвета лучше надеть.

Так и хочется заключить, что в книге нет единой связующей темы и каких-либо основательных идей. Но они есть. Пусть поезд метро перемещается кое-как, но все же он куда-то движется. То же самое и у Конфуция.

Мы прибываем на станцию «Восточный Бродвей» на Манхэттене, я выхожу из вагона, поднимаюсь по ступенькам — и меня заключает в объятия тот самый ужасный день, когда ранняя весна по ощущениям все равно что зима. Застегнув куртку и намотав шарф поплотнее, я направляюсь на запад — в поисках человека.

Через несколько кварталов сворачиваю за угол — и меня придавливает к земле зрелище торгово-жилого комплекса в каком-то обезличенном советском стиле. «Конфуций-плаза» своим сомнительным великолепием не уступает автобусной станции фирмы «Грейхаунд».

Я прохожу мимо социального детского садика «Конфуций», аптеки «Конфуций», сворачиваю направо у цветочной лавки «Конфуций», ну а там, прямо между оптикой «Конфуций» и магазином хирургических принадлежностей «Конфуций», скрывается… Конфуций.

Роста в нем под три метра, но почему-то я не чувствую себя рядом с ним маленьким. У него узнаваемая бородка, длинная и тонкая, одновременно аккуратная и непослушная. Руки сложены, глаза светятся мудростью. Взгляд этих мудрых глаз направлен в сторону Боуэри-стрит и явно видит все. Видит магазин лечебных трав «Лин Систер» и отделение банка «Абакус». Видит студию танцев («Научим бальным танцам и латине!») и пекарню «Голден Манна». Видит доброту — как стайку первоклашек ведет группа нянь, — а по «Конфуций-плаза» в это время проносится холодный ветер.

Я останавливаюсь у подножия статуи, на котором на китайском и английском написано: «Глава о Великой гармонии». В этой самой главе Конфуций рисует утопическую картину государства, где правители мудры, преступники устрашены и все живут словно одна семья. Довольно смелая картина мира, учитывая, что в V веке до нашей эры идея доброты была в новинку.

Довольно долго я стою там, забыв о холодной весне, воображая себе этот идеальный мир и неидеального человека, давным-давно его придумавшего.

Жизнь у Конфуция была тяжелой даже на фоне других философов. Родился он в довольно зажиточной семье, но, когда ему было всего три года, его отец-военный умер. Конфуция растила мать, вынужденная бороться за выживание. Мальчик помогал ей, берясь за любую черную работу. Одновременно он штудировал китайскую классику — «И цзин», или «Книгу перемен».

Оглядываясь вокруг, он замечал, что люди разбиваются на враждующие группы, а их правителям интересно не общественное благо, а личное обогащение. Это не только дурно, думал юноша, но и просто непрактично. Конфуций чувствовал, что есть путь получше, — так пишет в великолепной биографии философа журналист Майкл Шуман: «Мечом и щитом не завоюешь империю; бременем налогов и военной повинностью не обретешь верных подданных. Единственный надежный путь к силе и могуществу — это доброта» [127] Michael Schuman, Confucius: And The World He Created (New York: Basic Books, 2015), 27. . Мы отклонились от Пути, говорил Конфуций. И должны вновь вернуться на него.

Его слова прозвучали в гулкой тишине. Продажность и беспредел лишь множились. Последней каплей стали танцовщицы, сотни которых привезли из соседней страны. Местный правитель, явно увлекшись плясуньями, три дня не появлялся в императорском суде.

«Не встречал я еще человека, которому Добродетель была бы дороже разврата», — сокрушался Конфуций, отбывая в поездку, которая обернулась впоследствии тридцатилетней ссылкой. Он ездил из края в край, предлагая свои услуги мудрого советника любому правителю, согласному его слушать. Но никто не хотел.