Эрик Вейнер - Философский экспресс. Уроки жизни от великих мыслителей

В фильме «Лоуренс Аравийский» главный герой в исполнении Питера О’Тула спокойно позволяет догореть спичке, которую держит двумя пальцами.

Другой офицер пытается это повторить, но морщится от боли.

— Черт, больно! — говорит он.

— Ну конечно, больно, — отвечает Лоуренс.

— А в чем же штука?

— Штука в том, — говорит Лоуренс, — чтобы не сопротивляться боли.

Он ответил как настоящий стоик. Естественно, он ощутил боль, но она осталась простым сенсорным раздражением. Рефлексом. В полноценную эмоцию она не превратилась. Лоуренс не позволил своему разуму ощутить и раздуть то, что чувствовало тело.

«Лагерь стоиков» не просто философский клуб в глуши вайомингских лесов. Это лаборатория. Мы в ней — морские свинки. Над нами проводят эксперименты. Вот, например, такой: берем мужчину средних лет, привычного к определенному уровню комфорта, в том числе к подушкам, одеялам, односолодовому виски, — и помещаем его в лесной домик вместе с пятнадцатью дурно пахнущими старшекурсниками. Никакого постельного белья, никакого виски. Добавьте непрерывный шум; сдобрите лампами дневного света. Часто помешивайте. На ночь ставьте на холод.

Я нытик по натуре своей. Даже моя фамилия напоминает о нытье {17} 17 Фамилия Weiner созвучна глаголу to whine — «ныть». — Прим. пер. . Мой удел — стонать, охать, сетовать, брюзжать, жаловаться. Я сдерживаю себя, вспоминая старую фразу стоиков: «Ни один добродетельный человек не сокрушается и не стенает, ни один не охает». Жалобы, напоминает мне Марк, не только не избавят от боли, но и могут усилить ее. «В любом случае, — говорит он, — лучше не жаловаться».

Я ищу специальный ящичек для подачи предложений (ведь технически предложение — это не то же самое, что жалоба), но его нет. Ну разумеется, это же «Лагерь стоиков». И я прекращаю. Останавливаюсь. Это не «великая пауза», скорее микропауза, но все же она мне нужна. Притормозив, я задаю себе вопрос: что в этой ситуации зависит от меня? Не отсутствие обогрева или одеял. Это от меня не зависит. За односолодовым виски придется шагать четыре с лишним километра до городка. Это мой выбор. Скотч, тепло, одеяла — все это из области безразличного, даже если они предпочтительны для меня. Они от меня не зависят. Зависит же только мой взгляд на вещи, мое согласие или несогласие. Эпиктет использует аналогию: собака, привязанная к повозке. Повозка движется и будет двигаться дальше, независимо от собаки. У собаки же есть выбор: волочиться по земле или бежать рядом с повозкой. Я должен бежать.

Кроме того, я занимаюсь тем, что стоики называли добровольными лишениями. (Ну, или не совсем добровольными в моем случае.) Сенека, один из богатейших римлян, советовал по несколько дней в месяц проводить в бедности. Принимать только «самую скудную и дешевую пищу», носить «грубое и суровое платье». Прибегая к добровольным лишениям, стоики, с одной стороны, следуют своему тезису — «жить в согласии с природой». Потеть, когда жарко, мерзнуть, когда холодно, урчать брюхом от голода. Но цель таких лишений — не страдания, а удовольствие. Иногда отказывая себе в определенных видах комфорта, мы начинаем больше их ценить и при этом меньше привязываться к ним.

Добровольные лишения учат самоконтролю, а это полезно, как ни посмотри. Воздержитесь от этого кусочка шоколадного торта, и будете собой гордиться. Отказ от удовольствия сам по себе одно из величайших удовольствий в жизни [165] Как говорит Уильям Ирвин, «предоставлю стоикам воображать, будто отказ от удовольствия может быть приятен». Irvine, A Guide to the Good Life, 117. .

Добровольные лишения учат мужеству. А еще готовят нас к будущим лишениям, уже, возможно, недобровольным. Сейчас нам неприятно, но зато потом будет гораздо легче.

Мне приходит в голову, что я уже много лет практикую что-то наподобие добровольных лишений, но называю это иначе, повеселее — «эпизодическая роскошь». Началось все, когда я был иностранным корреспондентом NPR. Во времена Саддама Хусейна я несколько раз съездил репортером в Ирак. Из-за санкций ООН самолеты были под запретом. То есть мне пришлось проделать немалый путь из Аммана, столицы Иордании, в Багдад.

У меня был план. Несколько дней я проведу в Аммане в ожидании иракской визы, заодно пополняя запасы (шоколада, костюмов химзащиты, односолодового виски). Отель у меня был хороший. Не лучший в мире, но хороший. Достаточно хороший, сказал бы Эпикур. Получив все необходимые разрешения и вещи, я собирался нанять водителя для двенадцатичасового переезда по Сирийской пустыне. В Багдаде меня ждал очень, очень средней руки отель «Аль-Рашид». В номерах воняло плесенью и наверняка стояла прослушка агентов Саддама.

Вернувшись в Амман спустя несколько недель, я вошел в свой «достаточно хороший» отель словно во дворец. Постель стала гораздо мягче, еда вкуснее, даже напор воды, кажется, усилился. На самом деле отель не изменился. Изменился я.

Годы спустя, живя в Майами, я время от времени выключал в машине кондиционер, даже летом. За считаные секунды салон раскалялся, моя потная кожа начинала липнуть к кожаной обивке сидений «фольксвагена». Но мне это нравилось: я напоминал себе, что такое жара, и тем сильнее и глубже становилась моя благодарность Уиллису Кэрриеру, изобретателю современного кондиционера. Добровольные лишения? Допустим. Но я предпочитаю называть их «эпизодической роскошью»: периодическая покупка железнодорожного билета первого класса, возможность покутить в модном ресторане, горячий душ после недельного проживания в лагере.

Так что я решил перестать ныть (если ноешь про себя — все равно ведь ноешь) насчет тяжелых условий пребывания. Чего я, собственно, ждал от места, в названии которого слова «лагерь» и «стоики» стоят так близко друг к другу? Знай, во что ввязываешься, советовал Эпиктет. Если отправляешься в общественную баню — имей в виду, что «там люди брызгают на соседей водой, толкаются, бранятся, крадут друг у друга». Так что не удивляйся, если промокнешь или недосчитаешься вещей. И он прав. Стоит ли удивляться тому, что обстановка в «Лагере стоиков» примерно на уровне багдадского отеля? Не она должна измениться, а мое отношение к ней. Кроме того, напоминают мне стоики, всегда может стать хуже.

Здесь мы подходим еще к одной прививке из арсенала стоиков: premeditatio malorum , или «предвосхищение зла». Опередите стрелы Фортуны, говорит Сенека. Вообразите худшие сценарии из возможных, «повторяйте в уме: изгнание, пытки, война, кораблекрушение» [166] Seneca. Цит. по: Antonia Macaro, «What Can The Stoic Do for Us», in Patrick Ussher, ed., Stoicism Today: Selected Writing I (Stoicism Today, 2014), 54. .

Представлять себе плохое — не то же самое, что беспокоиться о нем, замечают стоики. Беспокойство туманно, неопределенно. Предвосхищение зла конкретно, и чем конкретнее, тем лучше. Не так — «я представляю, как переживаю финансовые трудности», а так — «я представляю, как теряю дом, машину, всю коллекцию сумок и вынужден переехать обратно к маме». Ах да, любезно предлагает Эпиктет, представьте заодно, что больше не можете говорить, слышать, ходить, дышать и глотать.