Сью Придо - Жизнь Фридриха Ницше [litres]

Гарри Кесслер вращался в высших политических и военных кругах Европы. Его семья была богата, мать – ослепительно прекрасна собой. Говорили, что Гарри – сын самого кайзера Вильгельма I. Это было неверное предположение – время рождения Гарри никак не могло ему соответствовать, однако оно тоже работало в его пользу. Даже Бисмарк с кайзером, со своей стороны, относились к нему как к молодому, подающему надежды фавориту. В годы Первой мировой войны Гарри Кесслер станет офицером спецслужбы, потом отправится в Варшаву немецким послом, но всегда останется страстным поклонником искусства, меценатом и попечителем музеев. Он окажется в одной машине с Нижинским в первый вечер постановки «Весны священной» и повторно закроет глаза Ницше, когда выяснится, что тот лежит в гробу с открытыми глазами. Кесслер был абсолютным космополитом. Если бы Ницше еще мог что-то осознавать, он бы наверняка одобрил Кесслера в роли основателя и одного из членов правления своего архива.

В 1891 году двадцатитрехлетний студент Кесслер, элегантный и тонкий, как борзая, эрудит и полиглот, прирожденный аристократ без капли снобизма, учуял в воздухе запах будущего ницшеанства. Следующие сорок лет он продвигал эту философию в театрах, издательских домах, художественных студиях и светских гостиных Европы, пока в 1933 году ему не пришлось покинуть Германию. Нацисты начали набирать силу, и на страницах исторических книг развернулось совсем другое повествование.

Студенческие годы Гарри Кесслера пришлись на конец 1880-х – начало 1890-х годов, так что его можно отнести к «поколению Раскольникова» – молодежи, на которую оказал огромное влияние роман Достоевского «Преступление и наказание». Кесслер был свидетелем на суде над однокурсником-аристократом, который застрелил свою любовницу простого происхождения и попытался застрелиться сам, но плохо прицелился [10]. Этот акт нигилизма был вдохновлен книгой Достоевского, произведшей неизгладимое впечатление на первое поколение отчаявшихся, которые отказались от христианства. Вспышка подобных убийств, совершаемых студентами, исполненными «великого отвращения» и стремящимися к небытию, получила название «эффекта Раскольникова» в честь отрицательного персонажа книги Достоевского [11].

Кесслер пишет, что в конце этого столетия, когда настроения были исполнены нигилизма, шопенгауэровского пессимизма, нравственного отчаяния и сомнений в ценности чего-либо, за что стоило бы бороться, Ницше оказал влияние на умы, по силе и глубине сравнимое с Байроном, властителем дум предыдущего поколения.

Потерпевшее кораблекрушение души, безнадежно лавирующее между скептицизмом и жаждой покоя современное поколение вцепилось в провозглашенную Ницше спасительную идею: смысл состоит не в чем-то иллюзорном, ожидающем после жизни, а в жизни самой по себе. Оно возвеличило Ницше как истинно свободного духом, склонилось перед его одиноким голосом, прославляющим индивидуализм – альтернативу как упадку веры, так и постоянным нападкам науки на антропоморфную ограниченность человеческого «я». По мнению Иоганна Фихте, Ницше создал «неодушевленный предмет домашнего обихода, который при нужде можно было или подобрать, или выкинуть обратно». Если вера умерла, то философия продолжала приносить пользу, давая смысл существования человеку, который принял и перестроил ее.

Сильнее всего на Кесслера повлияла книга «По ту сторону добра и зла», где аргонавт духа плывет неисследованными морями в поисках нового способа познания мира, новых нравственных законов, соответствующих современным обстоятельствам. Бог должен умереть, его место займет сверхчеловек. Сверхчеловек возникает в результате метафизической борьбы личности, воли к власти, которая существует во всем и в каждом, – через борьбу, которая не обязательно проявляется в сражении с другими, но в сражениях с собственными мелкими эмоциями, вроде зависти и обиды.

Концепция сверхчеловека даже больше, чем идея «воли к власти», сделала «Заратустру» культовым текстом конца столетия. Эта авангардная, новаторская книга предлагала выход из тупика декаданса. Она освящала землю без оглядки на оправдание со стороны ада или небес. Ницше противопоставлял зависимость от церкви, из-за которой европейский христианин деградировал до покорного стадного животного, радостному танцу эллинских богов. Любовь к судьбе ( amor fati ) перекидывала мост через бездну отрицания, через столетия зависти и озлобленности, низводивших человека до уровня недочеловека.

Гарри Кесслер писал: «Мы должны не жалеть собратьев, а стремиться к радости, к ее наибольшему увеличению в мире, – а следовательно, к увеличению жизненной силы… Эта мысль – краеугольный камень философии Ницше» [12]. Через три года после окончания университета Кесслер добавил: «Сегодня в Германии не найдется двадцати– или тридцатилетнего сносно образованного человека, который не был бы обязан Ницше частью своего мировоззрения или хоть немного не находился бы под его влиянием» [13].

Не желая упускать выгоду от возросшего внимания к философии Нишце, Науманн в 1891 году переиздал «По ту сторону добра и зла», «Казус Вагнер» и «К генеалогии морали». Элизабет пригрозила ему судебным разбирательством. Она все еще оставалась в Наумбурге, помогая матери ухаживать за Ницше, и откладывала свое возвращение в Парагвай, пока Науманн не предложил ей хороший куш – 3500 марок за публикацию оставшихся работ. Понимая, что только Петер Гаст способен расшифровать рукописи и превратить их в книги, Элизабет пригласила его на должность редактора и заключила предварительный договор на весьма недорогую редактуру собрания сочинений. После чего в июле 1892 года отчалила в Парагвай по своим делам.

Возвращение Элизабет в колонию, а также возмутительные заявления, которые она сделала в своей книге, настолько разозлили колонистов, что они обратились к Максу Шуберту, директору Колониального общества Хемница (тому самому, которому Фёрстер адресовал предсмертную записку). В письме колонисты холодно уведомляли Шуберта, что пребывание на родине никак не излечило Элизабет от мании величия. Напротив, она сделалась еще более кичливой и высокомерной, чем прежде.

В Новой Германии сложилась тупиковая ситуация. Элизабет с поваром и слугами поселилась в своем поместье Фёрстерхоф и обменивалась с колонистами колкими письмами через третьих лиц и колонки газет, пока в апреле следующего года ей не удалось продать поместье барону фон Франкенберг-Люттвицу. Таким образом она вернула часть приданого, потерянного в парагвайской авантюре. Убедившись, что деньги в безопасности, Элизабет велела Франциске прислать ей телеграмму, в которой бы говорилось, что ее присутствие срочно необходимо для ухода за больным братом.