Сью Придо - Жизнь Фридриха Ницше [litres]

Роде отказался написать за Ницше статью, и тому пришлось все-таки продиктовать ее самому. Решительности Ницше было не занимать, и он успел подготовить текст для маэстро задолго до 31 октября. Это был День Реформации, который праздновался по всей лютеранской Германии. Именно в этот день в 1517 году Мартин Лютер прибил свои девяносто пять тезисов к дверям церкви. Вагнеру было необходимо представить свое культурное воззвание в эту значимую дату, а дальше оно должно было разойтись по всем представителям Вагнеровских обществ в Германии и во всем мире.

Речь понравилась маэстро, но, когда он переслал ее в Вагнеровские общества, там сочли ее настолько дерзкой, бестактной и воинственной, что сразу же отказались от нее и сочинили собственную, в более мягкой форме. Работа же Ницше так и не увидела свет.

Теплый отклик Вагнера побудил Ницше совершить самостоятельное небольшое путешествие. Он все еще смотрел на мир через зеленые очки, но рискнул отправиться на поезде к маэстро, чтобы присоединиться к нему на праздновании Дня Реформации.

Все было как в старые времена. За исключительно приятным обедом Ницше развлекал супругов реальной историей коммунистической угрозы издательскому дому Фрицша.

Безумная и богатая вдова по имени Розалия Нильсен, товарищ Мадзини по политической борьбе и, по слухам, удивительно непривлекательная женщина, прочла «Рождение трагедии». Книга зажгла в ее груди такую страсть к автору, что она приехала в Базель и явилась к нему. К его ужасу, она представилась служительницей культа Диониса. Он выставил ее за дверь. Она ему угрожала. В итоге удалось убедить ее вернуться в Лейпциг, где она решила выкупить издательство Фрицша – вероятно, с целью овладеть книгами ее героя и заполучить полный контроль над ними. Этот план внушал страх уже сам по себе, но особенно неприятно было узнать, что она имела тесные связи с марксистским Интернационалом, члены которого стали считать Ницше одним из своих.

Вагнер смеялся над этим дольше и радостнее, чем за весь предшествующий год. Прошло уже несколько дней с рассказа Ницше, а композитор все еще периодически хихикал и тряс головой.

Вернувшись в Базель, Ницше написал второе из «Несвоевременных размышлений» – «О пользе и вреде истории для жизни», которое будет опубликовано в следующем, 1874 году. Рассматривая связь истории и историографии (создания истории) с жизнью и культурой, автор статьи утверждал, что увлеченность немцев прошлым мешает им действовать в настоящем. В эссе проводится разграничение между тремя способами трактовки истории: антикварным, стремящимся сохранить прошлое; монументальным, стремящимся его воспроизвести; и критическим, призванным освободить настоящее. Между ними необходимо поддерживать тонкое равновесие, чтобы достичь надысторического – ориентации на вечно живые примеры прошлого и вместе с тем сознательного забвения прошлого в интересах настоящего.

Ницше прочел множество вышедших книг по науке – о природе комет, об истории и развитии химии и физики, об общей теории движения и энергии и о природе космоса [9]. Все это подтолкнуло его к тому, чтобы оседлать того же конька, что и в предыдущем «Несвоевременном размышлении» о Давиде Штраусе, – рассуждать о важнейших вопросах связи науки и религии и бичевать современных теологов за то, что они умаляют собственную веру, пытаясь примирить эти две области. То был один из важнейших вопросов его эпохи, к которому Ницше возвращался постоянно.

Он придумал новое слово для описания воздействия науки – Begriffsbeben («идеетрясение»): «Жизнь колеблется в своих устоях и лишается силы и мужества, когда под воздействием науки сотрясается почва понятий, отнимая у человека фундамент, на котором покоится его уверенность и спокойствие, а также веру в устойчивое и вечное. Должна ли господствовать жизнь над познанием, над наукой или познание над жизнью?» [27][10]

Конечно, человечество поднимается (или думает, что поднимается) в рай в лучах научной истины, но рай науки в той же мере необходимая ложь, что и рай религиозный. Вечная истина ни науке, ни религии не принадлежит. Каждое новое научное открытие обычно разоблачает предыдущие вечные научные истины как ложные. Истина загоняется в новые формы, подобные нитям паутины, которые вытягиваются и искажаются, а иногда и рвутся.

На последних нескольких страницах даются советы молодым. Чтобы излечить их от болезни истории, Ницше, что и неудивительно, отмечает, что основной способ разобраться в неуправляемости существования – обратиться к древним грекам, которые постепенно научились организовывать хаос, следуя совету дельфийского оракула: «Будь, каков есть».

Первые печатные экземпляры он отправил самым важным для себя критикам. Якоб Буркхардт, по своему обыкновению, спрятал серьезную критику под маской скромности: его бедная старая голова никогда не была способна на такие глубокие суждения о первоосновах, целях и надеждах исторической науки.

Эрвин Роде дал весьма конструктивный ответ, указав, что, хотя мысли Ницше блестящи, ему надо бы следить за стилем, который кажется слишком настойчивым, и за построением аргументов, которые необходимо разворачивать более полно и подкреплять историческими примерами, а не первой пришедшей в голову идеей, чтобы озадаченный читатель сам попытался найти какую-либо связь.

Вагнер передал Козиме статью, заметив, что Ницше все еще очень незрел: «Ему недостает пластичности, поскольку он не приводит исторических примеров. Зато много повторов и никакого настоящего плана… Не знаю, кому я мог бы дать это почитать, потому что никому не понравится» [11]. Написать ответ он предоставил Козиме. Что характерно, ответ получился бескомпромиссным и не щадил чувства автора. Книга понравится лишь немногим, поучала она, перечисляя претензии к стилю, что его просто взбесило.

Ницше был подавлен. «Размышление» о Штраусе получило несколько рецензий, но вовсе не благодаря своей «несвоевременности»: его заметили, потому что тема как раз была модной. «Размышление» же об истории этим похвастаться не могло. Больших продаж не ожидалось – их и не случилось. При мысли о том, что серия может продолжиться, издатель корчил кислую мину.

Сорок восьмой день рождения матери Ницше пришелся на февраль 1874 года. Обычные пожелания счастья и здоровья едва ли были радостными. Он писал ей, что не стоит следовать примеру ее драгоценного сына, который начал болеть слишком рано. Он с горечью сравнивал свою жизнь с жизнью мухи: «Цель слишком далека, и даже если человек ее добивается, то чаще всего он слишком утомлен долгими поисками и борьбой; достигнув свободы, он утомлен, как муха-однодневка с наступлением вечера» [12].