Паскаль Брюкнер - Недолговечная вечность: философия долголетия

«Стареть — значит постепенно скрываться из виду», —говорил Гете. Замечательно, что в наши дни люди за пятьдесят отнюдь не желают оставаться на скамейке запасных: они по-прежнему стремятся быть на виду, они борются против дискриминации в свой адрес — несмотря на то что составляют около 30 % населения. Эти люди без устали сражаются за право находиться на ярком свету, а не переходить в категорию невидимок.

Становиться старше — как правило, значит вступать в возраст наконец-то найденных и полученных ответов. Предполагается, что мы становимся мудрыми и понимающими. Но ответы не могут исчерпать все изобилие вопросов. Хорошая жизнь — это правильно заданный вопрос, прояснение которого бесконечно откладывается. В существовавших прежде бесписьменных обществах — таких, как в Западной Африке, — любой старик, прошедший обряд посвящения и способный разговаривать с умершими, считался воплощением духовного богатства. «Когда умирает старик, сгорает целая библиотека», — заявил в 1960 году малийский писатель Амаду Ампате Ба. А в Европе мы скорее скажем, что вот наконец умолкла заезженная пластинка. Старость традиционно сопротивляется скорости: она шествует торжественной поступью, ей нужно время, чтобы поразмышлять и взвесить свои решения. Однако чувства преобладают даже в тот момент жизни, когда время пролетает с бешеной скоростью, когда один день стремительно увлекает за собой другой, как рушащийся карточный домик, когда счет идет не на годы, а на месяцы или даже недели. Преклонный возраст являет собой парадокс: это ускорение, замедляющее ход .

«Осень жизни» — понятие, определения которого всегда были противоречивыми: это может быть тихое неспешное угасание в атмосфере всеобщей любви и уважения, но также и тоска по жизни, которая завершает свой полет, тоска от нескончаемо долгого заката в преддверии неизбежной зимы. Наше отношение к старости переменчиво, мы можем то превозносить, то демонизировать ее, то восхищаться, то презрительно отталкивать. К тому же в наше время человек преклонных лет обязан своим долголетием лишь успехам медицины [22], а вовсе не собственным заслугам. Когда-то такой человек был редкостью, его окружали почет и уважение, зато сегодня их пруд пруди. Но положение его зыбко, он не способен определить свой статус или осознать смену стадий жизненного цикла. «Не упустите в жизни лучезарного июня» [23], — говорил Владимир Янкелевич. Однако и другие месяцы — сентябрь, октябрь, декабрь — могут быть столь же великолепны, пусть на первый взгляд и не такие солнечные.

Традиционно старость всегда была временем умиротворения. Так чувствовали себя старенькие бабушки и дедушки, когда со всепрощающей лаской и всепонимающей добротой обнимали внуков. Уходило второстепенное, оставалось главное: в иссохшем теле могло удержаться только самое важное — величие ума и красота души. Жизнь вытекала из тела по каплям, она сохранялась лишь в пламени, в душевном жаре, но это был возвышенный огонь, вызывавший всеобщее уважение и восхищение. Сейчас эта схема нарушена: с одной стороны, жизнь остается активной и деятельной, с другой — ей противостоит жизнь хилая и убогая, которую мы гоним от себя, как страшный сон, это жизнь прикованного к постели старика, обреченного на медленное угасание. Он тратит всю свою энергию на то, чтобы ему не стало хуже, каждый новый день означает для него новую борьбу с распадом [24].

На одно клише накладывается другое: нам кажется, что преклонные годы должны соответствовать периоду жизни, когда человек шаг за шагом расстается со жгучей жаждой земных удовольствий, когда он посвящает себя размышлениям, анализу и избавляется от безапелляционности в суждениях, прежде выдававшихся за непреложную истину. Все это делается, чтобы лучше подготовить себя к отправлению в последний путь. И все же нет никакой уверенности, что такое самоотречение представляется соблазнительным для доброй части наших современников. По правде говоря, вполне вероятно, секрет счастливой старости кроется в прямо противоположном: максимально долго сохранять все свои увлечения, проявлять все свои способности, не пренебрегать ни одним наслаждением, не отказывать себе в удовлетворении малейшего любопытства, ставить перед собой невыполнимые задачи, вплоть до последнего дня продолжать любить, работать, путешествовать, быть открытым миру и окружающим . Одним словом, испытывать пределы своих возможностей.

От чего мы должны отказаться, если хотим сохранить самое важное? Прежде всего от непременного требования отказываться от чего-то, что ставит знак равенства между старением и постепенным иссяканием желаний. Даже если старость в конце концов нас одолеет и отнимет у нас самих, ее нужно подстраивать под себя. Жесткие правила, предписывающие лечь на кровать, оставив все дела, должны быть отринуты: возможно, мудрость в ее традиционном понимании — это не что иное, как добровольный уход, названный другими словами. Нужно изо всех сил сопротивляться обеднению нашего существования, ссылке в разные там дома с громкими именами, которые предназначены для того, чтобы в них умирали под присмотром врачей. В былые времена человек вступал в жизнь без готовых моделей: роман воспитания, появившийся в XVIII веке, помогал людям не запутаться в лабиринте лет, учил переходить от частного к общему, в то время как усиливался процесс распада старого дореволюционного общества; но и сейчас, как и тогда, мы подходим к осени нашей жизни без всякого руководства, поскольку этот период не существовал вплоть до середины XX века. В этом случае следовало бы говорить не о романах воспитания, или «формации», но о романах «деформации», которые отучали бы нас от того, что мы знаем, очищали бы нашу память от всего того бреда, что мы слышали с незапамятных времен. Возможно, стареть следует мирно, однако нельзя смиряться. Итак, мы разрываемся между двумя видами мудрости: сокрушенно принять неизбежное — и радостно согласиться с возможным. Мы балансируем между этими двумя состояниями. Еще Фрейд говорил: время не переходит в наше бессознательное [25], это мы переходим в него, и дата нашего рождения определяется записью в книге регистрации актов гражданского состояния. Возраст — это социальная условность вкупе с биологической реальностью. Всегда есть возможность эту условность изменить. И напоследок: разумеется, мы будем побеждены. Важно никогда не принимать близко к сердцу свое поражение, не зацикливаться на нем, и так до самого конца .

Конец моей жизни восхитителен. Я вовсе не чувствую себя стариком, разве только когда я бреюсь и вижу себя в зеркале.