Паскаль Брюкнер - Недолговечная вечность: философия долголетия

Кит Ричардс

У каждого человека, достигшего определенного возраста, может возникнуть чувство, будто он присваивает себе что-то чужое — как если бы он воровал хлеб у тех, кто идет за ним следом. Ничем не заслуженный комфорт не только достался нам благодаря усилиям наших предков, мы наслаждаемся им за счет наших детей и внуков. Как гласит избитая поговорка, которую приписывают то вождю индейцев Сиэттлу, то СентЭкзюпери: «Мы не наследуем землю родителей, мы одалживаем ее у наших детей». Наше поколение подобно каннибалам, пожирающим как предков, так и потомков: мы оставляем после себя гигантские долги и наслаждаемся дарами, которые, по сути, являются воровской добычей. И следующее поколение ощущает, что живет хуже, чем мы. Оно тем сильнее проклинает нас, что уже предвидит все, что его ждет: рухнувшее здоровье и рухнувшие иллюзии. Не настало ли для нас время сойти со сцены?

Выйти на пенсию или в тираж?

Чтобы справиться с этой враждебностью, есть только одно решение: позволить — на добровольной основе — вернуться к работе людям старше 60 лет [1]. Превращение целой возрастной категории в категорию бездельников, полностью посвящающих себя потреблению, — настоящая катастрофа, свершившаяся во имя лучших побуждений в наших странах после Второй мировой войны. Опыт и проницательность чаще всего приобретаются с годами: сохраняя свою занятость или найдя себе новую, люди остаются на связи с другими людьми, служат им, продолжают быть активными членами общества в полном смысле слова. Нужно покончить с предрассудками в отношении людей старшего возраста, видя в них паразитов, от которых ждешь только, чтобы они поскорее сгинули, уступив место более крепким и молодым. Можно сказать, что общество потребления изобрел Поль Лафарг, коммунист-революционер, зять Карла Маркса и автор книги «Право на лень»: в его идеальном городе строго- настрого запрещается работать более трех часов; все необходимое в изобилии производится одними только машинами, и все оставшееся время мужчины и женщины кутят и веселятся, устраивают спектакли, чтобы посмеяться над старым миром, развлечь себя во время нескончаемых каникул [2]. По нелепому капризу истории эта шутовская утопия, восхваляющая пустое ничегонеделание и непрерывные развлечения, прежде всего с триумфом воплотится в «обществе победившего капитализма» — в Северной Америке, где в XX веке создадут индустрию развлечений, но при этом не отменят необходимость работать.

С самого начала выход на пенсию несет в себе двусмысленность.

Говорят, что канцлер Бисмарк, придумавший систему распределения, в 1889 году, тревожась, что ему могут перейти дорогу социал-демократы, якобы спросил у одного статистика: «С какого возраста мы могли бы установить выход на пенсию так, чтобы нам не пришлось ничего платить?». — «Ваша честь, с 65 лет», — якобы ответил его консультант. Большая часть правительственных чиновников к этому возрасту должна уже умереть [3]. Тем, кто всю жизнь работал, охотно готовы дать компенсацию при условии, что они пораньше умрут. Если же им хватит наглости прожить еще два или три десятилетия, машина застопорится и превратится в финансовую пропасть. Это социальное завоевание, действующее во Франции с 1945 года, имеет другим своим следствием старение, которое оно призвано облегчить [4]. При определенных мучительно тяжелых видах работ тело, изможденное долгим однообразным трудом, нуждается в прекращении трудовой деятельности. Однако в других случаях отправка на пенсию представляет собой двойное мучение : старость, умноженную на бедность, выпадение из активной жизни в сочетании со сниженным доходом — в общем, говоря словами старинной французской поговорки, «голод женится на жажде». Обязательное прекращение работы с 60-летнего возраста (возраст выхода на пенсию может отличаться для разных профессий) обрекает нас на проклятие абсолютного безделья, которое становится образом жизни,— как если бы полчищам седовласых пенсионеров было предназначено заново окунуться в мир детства и веселиться на аттракционах. Эта вновь обретенная свобода используется — в большинстве случаев — не для того, чтобы развиваться и расти духовно, но для того, чтобы приклеиться к экрану телевизора или компьютера, поглощающих львиную долю времени. Стареть — значит упиваться без всякой меры этим зельем для глаз, льющимся из телевизора или интернета. Кошмарны закрытые коттеджные поселки — «gated communities» — в США, в которых пожилые люди отрезаны от остального мира и куда закрыт доступ детям и молодежи. Идея, что работа представляет собой пирог определенного размера, который нужно делить на всех, отдает экономическим мальтузианством; наоборот, количество работы — это гибкая величина, которая меняется в зависимости от технического прогресса и экономического роста страны. Молодежь и люди старшего поколения обладают разными компетенциями, которые могут дополнять, а не исключать друг друга. Мы глупым образом утверждаем — особенно во Франции, — что настоящая жизнь никак не связана с работой и что нужно ждать определенного возраста, чтобы начать наслаждаться жизнью. Душераздирающе видеть 30- или 40-летних, мечтающих о том времени, когда им будет шестьдесят и они выйдут на пенсию, чтобы наконец воспользоваться своим свободным временем; настоящая жизнь происходит здесь и сейчас, в настоящую минуту, вне зависимости от тяжелых обязанностей, нагрузок и препятствий. Досуг и развлечения становятся, таким образом, тем занятием, за которое мы упорно цепляемся, чтобы эффектнее справить поминки по нашей бывшей карьере. Крепких, совершенно здоровых телом и духом взрослых людей выбрасывают, как хлам на помойку, и через несколько месяцев они хиреют от бездеятельности или впадают в депрессию. Не говоря уже о новом распределении семейных ролей: неработающий муж старше 65 лет, который ничем не занимается и только бесконечно ворчит, в то время как его более молодая жена продолжает работать и приносит в дом зарплату. Успех «желтых жилетов» во Франции осенью 2018 года частично объясняется активной ролью в этих волнениях 60- и 70-летних, которые вышли на улицы и площади, чтобы вырваться из своего одиночества и пустоты. Эти седовласые анархисты вновь обрели на несколько месяцев вкус к жизни, ощутили свою нужность. На протяжении всей этой «майской революции по-пенсионерски» они забыли о кошмаре обязательной праздности .

Институты изучения общественного мнения уверяют нас: именно в возрасте 70 лет люди чувствуют себя самыми счастливыми — по мнению журнала «Экономист» [5], это происходит благодаря тому, что стрессовые ситуации они встречают беспристрастно и в хорошем расположении духа. Вполне возможно, но не связано ли это беспристрастие с тем фактом, что они удалились от этого мира, потеряли рычаг воздействия на него? Правда ли, что в 70 лет мы расцветаем больше, чем даже в 40, потому что освобождаемся от всего материального? [6] Утверждается, что существует прямая зависимость между выходом на пенсию и душевным спокойствием, но при этом забывается о демонстрациях пенсионеров, протестующих против сокращения пенсий, а также о чувстве пустоты, сопровождающем переход от активной деятельности к вынужденному безделью. То есть союз старости и бедности рисуется радужными красками.