Константин Поповский - Фрагменты и мелодии. Прогулки с истиной и без

Пока Паскаль предавался послеобеденным размышлениям о достоинствах мысли, эта последняя пожрала все вокруг и набросилась на саму себя. – Теперь нам остается размышлять о достоинствах смеха.

Какой хохот гуляет по изготовившейся к прыжку Вселенной Паскаля! Конечно, он не избавит нас от уготованного. Конечно, он – всего только ветер и звук, разносящие во все уголки ее сомнительную весть о достоинстве смеющегося. Конечно… Конечно… Но пока он гуляет по ее бесконечным коридорам и лабиринтам, – кто знает… кто знает…

У того, кто своими руками отдал все, чтобы приобрести взамен ту жемчужину, которая дороже всех сокровищ мира, остается совсем немного, – смех и ирония. Они все же Нечто, тогда как все прочее обратилось в Ничто. К тому же это Нечто целиком принадлежит только мне; никто не в силах отнять его у меня или подчинить своим целям, пока я жив. Но над кем, собственно, мне смеяться и по какому поводу иронизировать? Странный вопрос. Разве еще осталось что-нибудь, что не могло бы послужить для этого поводом? Поэтому не станем останавливаться на частностях – они, как правило, вводят в заблуждение. И смех, и ирония обращены не столько к ним, сколько к тому, что за ними. Они обращены к Ничто, в какие бы маски это последнее не рядилось и какие бы звонкие песни ни распевало. Ведь и маски и песни существуют, скорее всего, только потому, что я еще не потерял способность смеяться! – вот вам еще одна неопровержимая истина, подарок Ничто, – истина, которую я принимаю с громким смехом, ибо только смех в состоянии обуздать ее чудовищный аппетит. – Итак, будем смеяться, чтобы не стать добычей хищников! Будем иронизировать, дабы волшебство не обратило нас в камни! И то, и другое – только метафизический инстинкт, оберегающий нас до поры до времени от последних следствий. К тому же, – и это, может быть, не менее важно, – они представляют собой отличное средство от скуки, которая есть, в конечном счете, скука умирания, – позволяя разглядеть во враге – партнера, а в убийце – приятного собеседника. Кто знает, может, так оно и есть. Тем более что других собеседников, насколько мне известно, у нас давно уже не осталось. – Итак, смех – моя застольная беседа с Ничто, ирония – дружеский спор во время вечерней прогулки по берегу реки, когда солнце уже наполовину скатилось за лес и сумерки неслышно окутывают берег, зажигая звезды, быть может, последней ночи.

Не сама ли это Истина смеется над собой, чтобы сохранить свою истинность? Что же так рассмешило бедняжку? Не эта ли маленькая заповедь, с которой она всегда начинает свои уроки: смех неуместен.

– Мы ничего не смыслим в театре! – с плохо скрываемым презрением говорят они, проходя мимо здания, за стенами которого метафизика дает свои представления. – Ну, разумеется! Кто всегда носит свой театр с собой, будучи одновременно и актером, и режиссером, и зрителем – тому, конечно, незачем тратить время на подобные развлечения. Подозреваю, правда, что когда придет последний акт вашей пьесы, вы заспешите, – пряча свои лица и обгоняя друг друга – прямиком к той двери, о которой еще совсем недавно вы ничего не желали слышать… Боюсь, впрочем, что вы найдете ее закрытой. Ведь всему свое время. К тому же каждая пьеса должна иметь свой собственный конец. – Впрочем – кто знает: быть может, именно это представление у запертых дверей окажется началом новой пьесы, которую ставит метафизика. Уверен, что она удастся ей также хорошо, как и все прочие.

Чем больше истин обретаем мы на путях познания, тем их меньше у нас остается. Так, словно за каждое новое знание мы вынуждены платить цену, которая грозит нам неизбежным разорением. Познавать – значит терять. Конечно, мы догадались об этом только тогда, когда терять оказалось уже нечего. Поздно, поздно!.. Познание – дорога, ведущая в царство нищеты, и последняя Истина, которая встречает нас в конце пути, не богаче последней нищенки, ютящейся под мостом. Но эта наша Истина и дорога, ведущая к ней – наша дорога. О, как она серьезна, эта нищая и голодная Истина! С какой тоской взирает она на свое блестящее прошлое, кроме воспоминаний о котором у нее больше ничего не осталось. С какой охотой вспоминает пышные убранства своих дворцов! Что ж! Будем праздновать новое рождение в ее кругу, на голой земле, открытой всем ветрам. Возьмем ее богатства и будем пускать в небо фейерверки из опавших листьев и чужих символов, – пусть они освещают наши поступки и объясняют наши намерения. Окруженные толпой призраков и болотных огней, будем питаться снами и научимся узнавать друг друга по приметам, вычитанным из книг. И пусть этот праздник длится вечно. Нам некуда торопиться. Мы достигли цели. Мы дома.

УМЕНИЕ ЖДАТЬ. Есть только один и к тому же бескровный способ умертвить чужую истину: не обращать на нее внимания. Это трудно, но со временем входит в привычку. Одновременно мы учимся не придавать значения тому, что наши собственные истины оставляют других глубоко равнодушными. В конце концов, и то, и другое – это только умение ждать.

ПУГЛИВЫЕ МЫСЛИ. Высоко в горах сверкает снег и в разреженном воздухе тускнеет и гаснет память о прошлом. Отсюда хорошо видно, как мал наш мир и как огромны небеса, подступающие к самой кромке далекого горизонта. Здесь следует благоговейно молчать и размышлять о вечности. Но я предпочитаю спуститься из этого царства покоя, почти граничащего с вечной Истиной, вниз, туда, где суживаются горизонты и свет постепенно уступает место тени. Я предпочитаю долины, поросшие хвойным лесом, в котором можно спрятаться от солнечных лучей. Я ухожу еще дальше, в темные ущелья и глухие расщелины, где камни расцветают разноцветным лишайником и древние стены поднимаются вверх, оберегая меня от необходимости петь хвалу Истине и ее порядку. Тут можно часами сидеть, глядя на бегущий по каменному ложу ручей, над которым склонились привыкшие к сырости и полумраку бледные цветы. Не такие ли бледные, незаметные мысли приходят здесь, вдали от солнца, – мысли, убегающие света и опасающиеся слишком открытого пространства? Пугливые мысли, для которых ярок даже этот полумрак. Немудрено, что их никогда не встретишь на вершинах. Стоит ли удивляться, что так трудно бывает понять их шепот? Чтобы разобрать его, надо, вероятно, спуститься еще ниже – туда, в гулкие подземелья и холодные пещеры, где бесшумно скользят в черной воде слепые рыбы. Не подобны ли этим рыбам пугливые, подземные мысли? И не предстоит ли нам самим ослепнуть среди этого мрака? – Наверное, следует быть готовым и к этому. Но кажется – разгорающиеся все ярче, по мере того как гаснет дневной свет, мысли, стоят того, чтобы заплатить за них и такую цену.