Франсуа Шмитц - Витгенштейн [litres]

С чисто логической точки зрения тезис о том, что логические предложения являются тавтологиями, а значит, не истинны в обычном смысле слова, явил собой удачный ответ на вопрос о природе этих предложений, по крайней мере в том, что касается законов логики предложений. «Трактат» способствовал широкому применению в этой области «таблиц истинности» в представленном выше виде. В более общем плане мы обязаны Витгенштейну окончательной формулировкой принципа «истинностной функциональности». Однако идея о том, что общие предложения (вроде: для любого х, f ( x ), существует по крайней мере один х , такой, что f ( x )) являются лишь скрытыми истинностными функциями, с трудом выдерживает критику и представляет собой один из серьезных недостатков логики «Трактата». Вообще мысль о том, что мы должны выявлять заранее и раз и навсегда все логические законы или, как часто повторял Витгенштейн, что «в логике нет сюрпризов», также является неверной. Действительно, в 1930-е годы было установлено, что для логики высказываний, или, как еще говорят, для исчисления предикатов, отсутствует метод резолюции; это означает, что применительно к некоей формуле исчисления предикатов, записанной с помощью символов, о коих неоднократно упоминалось ранее, не существует метода, который бы позволял всегда определять за конечное число шагов, идет ли речь о логическом законе или нет. Зато подобный метод существует для исчисления высказываний, что a posteriori объясняет особую роль, которую ему отводил Витгенштейн.

Кроме того, Витгенштейн II занимает важное место в становлении англосаксонской аналитической философии, будучи в некоторой степени основоположником так называемой философии обыденного языка, сложившейся в Оксфорде после Второй мировой войны. Одна из основных идей Витгенштейна состоит в том, что для выявления смысла языкового выражения необходимо исследовать способ его употребления в языке. Как уже отмечалось, деятельность философа состоит в возвращении слов от их философского употребления к повседневному и в объяснении причины философских проблем, которая кроется в ошибочном понимании «грамматики» этих слов. Подобный подход к философским проблемам встречается в работах таких философов, как Гилберт Райл, Джон Уиздом и Джон Остин. Поэтому можно считать, что Витгенштейн II отчасти способствовал появлению у этой философской школы интереса к языку в его обыденном употреблении, так же как Витгенштейн I в свое время оказал сильное влияние на выдвижение на первый план важности создания «логически совершенного» языка, на коем так настаивали логические позитивисты из «Венского кружка».

Позднее, в 1970-е годы, исходя из некоторых витгенштейновских замечаний касательно оснований математики и языка, Майкл Даммит выдвинул оригинальную позицию «антиреализма», которая многие годы служит темой многочисленных работ в англосаксонской философии. В свою очередь, выдающий финский логик и философ Яакко Хинтикка разработал особую семантику для логики предикатов, основанную на концепции «языковых игр» Витгенштейна. Хинтикка также написал несколько монографий, посвященных Витгенштейну и его философии.

Помимо этих общих тем в поздней философии Витгенштейна содержится целый ряд более конкретных концепций, которых мы вкратце коснулись в этой книге и которые по сей день вызывают дискуссии и споры. Одна из таких концепций – невозможность персонального языка, то есть невозможность частным образом наделять значениями употребляемые нами слова; с этим тесно связана идея о невозможности обосновать, верно мы следовали правилу или нет. Аналогичным образом Витгенштейн поставил под сомнение всю теорию значения, если понимать под ней попытку показать некую сущность, которая должна являть собой то, что значат слова разных языков.

Как указывалось выше, в сфере философии математики Витгенштейну пришлось разработать концепцию антропологизма, которая вначале была признана упрощенной, однако затем вновь стала для него предметом обсуждения. Также в рамках дискуссий, посвященных развитию «когнитивных наук», он вернулся к некоторым своим соображениям по поводу философии психологии. Можно было бы еще долго перечислять темы, затронутые Витгенштейном в поздний период его творчества, касающиеся вопросов, актуальность которых сохраняется и по сей день. Однако стоит отметить, что речь идет о темах, которые рассматриваются преимущественно в современной англосаксонской философии.

Итак, отойдя от конкретных вопросов, попытаемся очертить контур философии Витгенштейна, дабы лучше понять, в чем заключается ее важность для современной философии, а также то обаяние, которое она имеет для некоторых.

Из всего вышеизложенного следует, что его воззрения вписываются в общую тенденцию современной философии, состоящую в критике классической философии, уничижительно называемой метафизикой, и в отказе от нее. С точки зрения Витгенштейна, эта критика прежде всего должна облекаться в форму предостережений от попыток поиска оснований и обоснований для таких разных вещей, как математика, некоторые «верования» (например, что существует внешний мир или что я не могу почувствовать, как болит зуб у моего соседа), а также верное следование правилу или сознательное использование того или иного слова или выражения, и т. д. Типичная философская позиция, которую отвергает Витгенштейн, характеризуется вопросом, при каком условии становится возможным то, что реально. «Все теории, которые говорят: “ должно быть так, иначе мы не сможем философствовать” или “иначе мы не сможем жить”, должны неизбежно исчезнуть», – написал Витгенштейн в своем дневнике еще в 1915 году [38] Wittgenstein L. Carnets, 1914–1916, trad. G.-G. Granger, Paris: Gallimard, 1971. P. 94. , а в 1943–1944 годах внес следующее уточнение: «…наша болезнь состоит в желании объяснять» [39] Wittgenstein L. Remarques sur les Fondements des Mathématiques, trad. M.-A. Lescourret, Paris: Gallimard, 1961. VI, § 31. .

Вновь возьмем пример из области математики. Нам известно, что математики легко приходят к согласию относительно того, что они считают убедительным доказательством или точным расчетом, хотя и то и другое не является осязаемым, то есть принадлежащим к миру вещей, с которым мы привыкли сообразовываться. Не означает ли это, что в действительности они говорят о сущностях, пусть и неощутимых, но обладающих куда большей реальностью, чем те, что познаются осязательно? Быть может, мы должны предположить существование подобных идеальных сущностей, если желаем утверждать, что математические трактаты не являются лишь романами, повествующими о приключениях комплексных чисел и дифференциального многообразия? В отсутствие подобного основания как можно быть уверенным в том, что наша математика является «правильной» математикой, а наш метод вычислений – «правильным» методом вычислений и т. п.? Вот один из типичных вопросов, которые встают перед философом, пребывающим в поисках основания, – вопрос, который Витгенштейн пытается предупредить: к чему задаваться ненужными вопросами, раз мы видим, что математики потихоньку делают свою дело, не перерезая друг другу глоток?