Шарль Ле Блан - Кьеркегор [litres]

есть не что иное, как тревога,одну из самых интересных форм которой Кьеркегор называет демонической– когда «эстетик» боится добра, боится вечности, боится совершать в жизни хорошие поступки. Демоническая тревога выдает не столько состояние греха, сколько в некотором смысле настойчивую склонность ко злу, находящую свое выражение в меланхолии, и порождает мрачный нрав. Тот, кто живет одним мгновением, боится содержащихся в добре обещаний и возможностей: добро представляет собой непрерывность, в то время как демоническое начало – пустоту, тоску и квинтэссенцию жизни «эстетика» в форме безграничного страха, неутолимой жажды все новых и новых наслаждений, на фоне которых душа, все время деформируемая наслаждениями, замыкается в себе.

В то же время «эстетик» отнюдь не обречен испытывать этот страх, но может воспользоваться им как поводырем, осмыслить его, увидеть, что он сопровождает определенный образ жизни, и понять, что существует и другой механизм общения с миром, о котором ему ничего не было известно. Так происходит, когда «эстетик» выступает в роли не хищника, но созидателя, когда не стремится к усладам, а пытается вписать свои внутренние переживания в то, что его окружает, чтобы реализовать «общее».

Для этого надо покончить с жизнью «эстетика» и радикальным образом поменять воззрения, иными словами, совершить то, что Кьеркегор называет диалектическим прыжком, представляющим собой не синтез, не плод медленной эволюции и перехода одного этапа в другой, а некое событие. Жизнь «этика» в отличие от жизни «эстетика» характеризуется выбором, отсекающим все лишние возможности.

Кьеркегору пришлось понять, что жизнь, в отличие от представлений и надежд «эстетика», принуждает делать выбор, не позволяя без конца держать открытыми врата всех возможностей. По собственному признанию философа, смерть отца вынудила его [морально] прервать учебу. В течение некоторого времени последствия сделанного выбора не сказываются, и в этот промежуток времени нет никакой разницы, в пользу какого варианта мы определились. Но потом жизнь решает за нас и втягивает человека в свою орбиту. Во взаимоотношениях с Региной Кьеркегор встал перед выбором и сделал его. Выбор – вот то, что отличает «эстетика» от «этика». Между двумя этими этапами существует еще один, промежуточный, на котором человек осознает крах своей жизни «эстетика» и необходимость делать выбор, но пока еще не предпринимая для этого никаких шагов. Характерной особенностью этого этапа является ирония.

В предыдущей главе мы уже объясняли суть романтической иронии как интеллектуальной позиции, подчеркивающей несоответствие между бесконечным и его частными проявлениями, как состояние духа, знаменующее его верховенство над любым концептуальным содержимым. Абсолютная свобода по отношению к любой реальности, когда субъективность передается не только через разум и воображение, но и в целом через душу, передается «то в одной сфере, то в другой, а то и вовсе в другом мире» [16] Фридрих Шлегель, фрагмент из «Атенеума», 121. – Прим. авт. и обнаруживает абсолют то в одном индивиде, то в другом. Интеллектуальная позиция и состояние духа ироника автоматически совпадают с интеллектуальной позицией и состоянием духа «эстетика».

В то же время ирония, сокрытая в недрах эстетического этапа, несет в себе потенциальную возможность экзистенциальных перемен. Ироник умеет выявлять в конечной жизни элементы бесконечного, но пока еще не делает выбора, по-прежнему пытаясь отыскать в конечной жизни мимолетные отблески бесконечности – бесконечности желаний, бесконечности наслаждений….

«„Эстетик" – это внутренняя сущность, которая не знает как проявить себя во внешнем мире» [17] Послесловие», стр. 366. – Прим. авт. , слишком занятая своими чувствами.

К чему же в конечном счете стремится в жизни «эстетик»? Утвердить «я» и сделать свою внутреннюю жизнь абсолютной нормой для мира. Любимым инструментом для достижения этой цели является ирония. Однако не принимая ничего всерьез (если в жизни нет ровным счетом ничего серьезного, то выбирать одну возможность и отвергать другую теряет всякий смысл), «эстетик» рано или поздно полностью истощает запас своих сил, потому что пытаться свести всю вселенную до размеров собственного «я» – дело нешуточное.

«Ирония представляет собой анормальный путь развития, который, подобно печени страсбургских гусей, в конце концов убивает личность» (II А 682).

Вместе с тем ирония, знаменующая собой безразличное отношение Я к миру, действует не сразу, выходя за рамки момента, правящего жизнью «эстетика». Безразличие, ирония суть не что иное, как размышление, характеризующее определенную культуру духа («Послесловие», стр. 340). Прозревший «эстетик» в состоянии понять, что ирония представляет собой не только самоутверждение «через утехи», но и неожиданное средство познать свою индивидуальность, внутреннюю сущность. Эстетическому этапу соответствует гипертрофированная индивидуальность, стремящаяся всеми средствами выделиться на фоне окружающего мира – то самое желание выделиться, которое мотивирует эстетическую позицию безразличия и ироническую позицию доминирования. «Эстетик», извлекая уроки из иронии, рано или поздно поймет, что выбор представляет собой самое мощное оружие, позволяющее ему обрести индивидуальность. По сути, выбор, который делает индивид, определяет только он и больше никто, что и отличает его от других. К тому же когда человек входит в этот мир, то не выделяется ли он больше по сравнению с тем, кто этому самому миру противостоит? «Эстетик», наученный иронией, к своему изумлению, понимает, что его позиция по отношению к жизни сама по себе иронична. Подобное осознание своей внутренней сущности означает окончание эстетического этапа, но еще не знаменует собой начало этапа этического; именно поэтому Кьеркегор говорит об иронии как о промежуточном этапе. Почему ирония не присуща «эстетику»? Просто потому, что она представляет собой размышление и в этом качестве не приносит немедленных результатов. Почему она не присуща «этику»? Потому что она ничего еще не решает, а лишь подчеркивает противоречия.

Когда ироник решается сделать выбор, для него начинается этический этап.

Эстетическая жизнь обречена на провал, ведь «эстетик» живет только тем мгновением, когда испытывает наслаждение. Под влиянием тревоги, не выбирая ни одной из возможностей, которые ему предлагает жизнь, теша себя иллюзиями относительно своей индивидуальности и внутренней сущности, «эстетик» обречен на отчаяние. Он выходит за рамки любого исторического измерения, ведь его интересует только мгновение. По сути своей, мгновениеничтожно («Послесловие», стр. 200), потому что не понуждает индивида делать основополагающий, решающий выбор, а будто «подвешивает» его между многочисленными экзистенциальными возможностями, но для него оно – все. Таким образом, эстетическая жизнь ведет к «парадоксальному существованию, со временем неизменно обреченному на крах». («Послесловие», стр. 168). Ей нет никакого дела до выбора, она всецело сосредоточена лишь на моменте, когда этот выбор следует делать. Она не может представлять собой существование, это всего лишь потенциальная возможность существования.