Шарль Ле Блан - Кьеркегор [litres]

Юморист осознает всю ущербность своего разума и понимает, что для реализации всех чаяний индивида совершить «общее» еще недостаточно. С другой стороны, ему уже ясно, что Бог неподвластен разуму, а раз так, то воплотить в жизнь индивидуальные надежды все же возможно. Юморист понимает, что с позиции моральных требований христианство есть безумие, а с позиции воплощения духа – парадокс. Но осознавая, что одного разума недостаточно, он еще не пришел к пониманию того, что решение здесь может быть только одно: вера. Поэтому он дистанцируется и отгораживается от своей экзистенциальной ситуации. Если говорить о псевдонимах Кьеркегора, то Фратер Тацитернус («брат молчания») и Иоанн Клима-кус («тот, кто продвигается вверх») свидетельствуют как раз о пребывании философа на этапе юмора.

Когда юморист пройдет эту стадию, а индивид поймет, что ответом здесь может быть только вера, появляется возможность совершить прыжок к следующему этапу – религиозному.

Что это еще за религиозный этап, неужели «этику» и религию нельзя объединить в одно целое? Нет, нельзя, причем для этого есть сразу две причины.

Во-первых, христианство, как религия откровения, является не только сводом моральных правил, обязательных для выполнения, как считает церковь, или заповедей, как ее трактует иудаизм. Влияние религии откровения распространяется не только на жизнь в окружающем мире: проповедуемое ею воплощение духа сотрясает все основы внутреннего бытия человека и провозглашает особые отношения между индивидом и абсолютом (Богом). Эти отношения устанавливаются через осознание греха. Признавая присущие ему слабость и несовершенство, человек все же обнаруживает в себе стремление к идеалу и желание к нему возвыситься. Подобное стремление не имеет ничего общего с этикой: она признает лишь моральные прегрешения и носит относительный характер, как и все, что связано с моралью. Грех конечно же представляет собой проступок с точки зрения морали, но в то же время ему присущи и абсолютные черты, поскольку совершается он перед лицом абсолюта. Моральным этот проступок делает осуждение со стороны государства и общества. Что же касается греха как моральной провинности перед абсолютом, то он оказывается нарушением имманентности: моральная норма теперь содержится не в самом поступке, хоть и остается одним из устанавливающих его элементов, а в том, насколько он соотносится с представлениями о добре, превышающими его границы и по своей сути трансцендентными. Поэтому, настаивая на греховности человека, Кьеркегор в первую очередь настаивает на принципиальной трансцендентности абсолюта. Позже мы увидим, что именно этот момент побудил датского мыслителя отказаться от философии Гегеля.

Во-вторых, этический и религиозный этапы нельзя объединить еще и потому, что не каждому человеку дано совершить «общее», то есть жениться, добиться положения в обществе и совершить иные подобные деяния. К слову, к категории таких людей относился и сам Кьеркегор. Кому-то не удается наладить контакт с окружающими: тайна, которую они носят в себе, подталкивает их искать, скорее, общения с Богом, нежели устанавливать связи с обществом. Таким образом, грех, взятый в отношении к абсолюту, становится принципом индивидуации, мешающим человеку осуществить «общее». Тот, кто устанавливает с абсолютом неразрывную связь, кто добивается индивидуации через грех, добивается состояния, которое Кьеркегор называл исключительностью,– на религиозном этапе это то же самое, что «общее» на этическом. Судьба заставила Кьеркегора воплотить эту исключительность: разорвать помолвку, чтобы установить контакт с Богом, и сражаться с государственной церковью, чтобы выстроить истинные отношения веры. Однако вера порождает отношения «лицом к лицу» и напрочь игнорирует окружающий мир – значение теперь имеет лишь то, насколько они сокровенны. Вот почему между этическим и религиозным этапом следует совершать прыжок. Религия тоже уважительно относится к моральным нормам, с той лишь разницей, что они для нее еще не все. Главными на религиозном этапе становятся всё исключающие отношения с абсолютом, который по определению чужд всему мирскому. Бог чужд любым компромиссам между верой и миром: будучи Богом, он становится Другим в абсолютном смысле этого слова. Он не имеет ничего общего с человеческим опытом и, как следствие, с любыми правилами, законодательными или моральными, которые этот опыт ограничивают.

Более того, поскольку грех представляет собой проявление нашей внутренней сущности, то грех как проступок перед абсолютом не вписывается в объективную всеобщую мировую историю. Грех ставит под сомнение не весь мир, а только «я», мое собственное, единственное, неповторимое, индивидуальное «я», взятое в отдельности самым радикальным и субъективным образом. Он является конфликтом внутренней сущности с самой собой, конфликтом, который не в состоянии найти свое внешнее выражение. Всемирная история религий имеет право на существование, в то время как всемирная история сознания – нет. К тому же, по убеждению Кьеркегора, каждый из нас носит в себе некую тайну, невыразимую загадку, которая для «я» дороже всех философских рассуждений и опосредований, благодаря коим конфликты сознания решаются только на бумаге. Эта потайная часть сознания и есть то, что не позволяет объединить этический и религиозный этапы, ведь если внутренняя сущность превыше внешней, а сознание превыше порока, то у человека остается только одна возможность: вступить в конфликт с окружающим миром, о чем недвусмысленно свидетельствует история Авраама, отца веры.

«И было после сих происшествий Бог искушал Авраама и сказал ему: Авраам! Он сказал ему: вот я. Бог сказал: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе» [Книга Бытия, XXII, 1–2].

Авраам встал рано утром, оседлал осла своего, взял с собою двоих из отроков своих и Исаака, сына своего, которого Бог послал ему, выполнив свое обещание, что жизнь его будет не бесплодна, но благословлена сыном:

«Посмотри на небо и сосчитай звезды, если ты можешь счесть их: столько будет у тебя потомков».

Сара, хоть и в возрасте, родила Исаака, «того, кто смеется», и старость их отныне озарилась радостью. Бог сдержал свое слово. Но то, что Господь дает, да будет благословенно Его имя, Он же и отнимает. И теперь Бог захотел, чтобы Авраам пожертвовал сыном старости своей! Убил, принеся в жертву на указанной Им горе. Авраам возвел там алтарь, разложил на нем дрова для жертвенного костра, а потом связал сына своего Исаака. Потом протянул руку, чтобы взять нож и умертвить плоть от плоти своей. Так пожелал Господь! Но в это мгновение вмешался ангел и остановил его: