Шарль Ле Блан - Кьеркегор [litres]

Журнал настолько жестоко высмеял походку Кьеркегора, его слишком короткие брюки, его трость и все прочее, что тот не мог даже по улице пройти, не став объектом насмешек. Нетрудно представить, какую травлю устроили на философа в обществе, где настойчиво пробивала себе дорогу мысль о том, что пресса является гарантом свободы выражения, а вместе с ней и истины.

По всей видимости, этот эпизод, им же самим и спровоцированный, укрепил убежденность Кьеркегора в том, что в жизни ему отведена роль жертвы и что он обязательно должен страдать, дабы искупить грехи свои и отца. На театральных подмостках поставили комедию, в которой некий теолог по имени Сёрен Торп – намек более чем очевиден – превратился в упрямого осла. Но еще более прискорбный факт заключался в том, что доверие к его трудам было подорвано, и читателя в определенном смысле избавили от необходимости в них разбираться по причине того, что там, якобы, обнаружились насмешка и бурлеск.

В этот самый момент, в страшной изоляции от окружающего мира, Кьеркегор получает еще один сокрушительный удар – ему становится известно о свадьбе Регины Ольсен и Фрица Шлегеля. В потайных закоулках души он надеялся, что девушка мысленно останется ему верна, что будет безутешно страдать и возложит на свои плечи часть бремени его жертвы. Он предпринимает шаги, чтобы с ней увидеться, но в ноябре 1849 года получает отказ сначала от ее отца, а потом и от мужа. Его отношение к Регине впоследствии превратится в настоящую манию – выход своим чувствам он будет находить в религиозных рассуждениях, изображая в них бывшую невесту в облике различных евангельских персонажей.

Кроме того, Кьеркегору пришлось пережить и крах дружбы, основанной на общем увлечении философией. По возвращении из Берлина он близко сошелся с Расмусом Нильсеном, молодым преподавателем моральной философии, разочаровавшимся в идеях Гегеля. Посвятив его в тайну своих псевдонимов и приоткрыв завесу над замысловатой общей картиной своих трудов, Кьеркегор затем устроил ему ловушку, опубликовав статью под новым, неизвестным Нильсену псевдонимом, которую тот жестко раскритиковал. После этого философ еще больше убедился в своем одиночестве, осознал, что его никто не в состоянии понять, и отдалился от Нильсена.

И вновь окунулся в литературную деятельность.

В истории с «Корсаром», делая выпады против сатирического журнала, Кьеркегор выступал с позиций поборника христианской морали. Однако церковь хранила молчание, и он почувствовал, что его опять все оставили. Это еще больше убедило философа в том, что государственное лютеранство, в том виде в каком оно существовало в Дании, совсем не та требовательная религия, которую ему когда-то прививал отец, а всего лишь огромный компромисс, заключенный со светским обществом в ущерб истине христианства. Но абсолютная истина, как он неоднократно говорил, не может быть предметом соглашения. Себя же он видел в роли реформатора – не того, кто преобразует или возрождает общественные институты, а того, кто пробуждает сознание, доводит до умов трагизм земного существования, вновь вводит в обращение такие категории как идеал, моральные и религиозные требования, добровольно соглашается ради этого принести себя в жертву, ведь исключительный человек всегда готов пожертвовать собой, дабы до последнего часа подчиняться логике своей внутренней истины. Открыто Кьеркегор не выдавал себя за образец для подражания, но при этом пребывал в уверенности, что его борьба и жертва жизненно необходимы для реформы христианства в том виде, в каком он ее понимал.

Когда пастор Адольф Петер Адлер осудил его от лица официального духовенства, философ увидел в этом еще одно доказательство того, что организованное, государственное христианство является главным препятствием для христианства истинного, не давая человеку приобрести столь необходимый личностный опыт и познать святую истину. Получив блестящее образование, Адлер был посвящен в сан. Его, человека пунктуального и покорного, настоящего госслужащего, поощряла и поддерживала государственная церковь. В один прекрасный день, когда на него снизошло божественное откровение (?), он в исступлении захотел «стать христианином», не соблюдающим никаких правил. В итоге Его объявили «одержимым» и лишили сана.

Кьеркегор долго интересовался случаем Адлера и посвятил ему свою книгу, которую так и не опубликовал, хотя переписывал ее три раза, продолжая работать над ней и незадолго до смерти. Дело Адлера – живой пример того, как трудно стать христианином. С каждым годом этот вопрос интересовал философа все больше и больше. Кем нужно быть – гением или же апостолом? Виртуозно и свободно толковать Священное Писание или же стать одним из тех, кто, живя обычной человеческой жизнью и повторяя на собственном примере драму христианства, может придать ему связный характер, основываясь при этом на собственном опыте, а не на умозрительных заключениях?

Государственная церковь стала его врагом, а вместе с ней и ее официальный представитель епископ Мюнстер, исповедник отца Кьеркегора и почти что его духовный наставник.

Самое печальное было в том, что Мюнстер в глазах философа воплощал в себе разлад между жизнью и христианской доктриной. Он олицетворял добродетели государственной церкви, которая прекрасно играла свою роль, но только для пользы самого государства. Светский блеск его сана глубоко задевал Кьеркегора. По воскресеньям, поговорив на проповеди об отречении и аскетизме, епископ Мюнстер в роскошных, соответствующих его положению одеждах отправлялся обедать в королевский дворец. Философ же между жизнью и институционализированной христианской доктриной видел ту же пропасть, которую когда-то уже изобличил, критикуя Гегеля, то есть пропасть между действительностью и философскими спекуляциями.

Своего пика кризис достигает в сентябре 1850 года, когда Кьеркегор публикует «Школу христианства». В этой работе он выдвигает на первый план «возмущение» Христа, который страдал и умер на кресте во искупление человечества, что представляет собой, если можно так выразиться, «костяк» всего христианства. В официальной церкви, какой ее видел Кьеркегор, было все что угодно, но только не возмущение: она представляла собой мирный договор со светским обществом.

Мюнстер отказывается встречаться с Кьеркегором, который, не желая публично обрушиваться на епископа с нападками, в 1852–1853 годах хранит молчание и погружается в душевные искания. Об этом свидетельствует дневник Кьеркегора. В нем есть строки о внутренних конфликтах и противоречивых мыслях философа о роли христианина, христианства и самого епископа Мюнстера. Если бы государственная церковь по существу приняла к сведению критику конфликта между своими установками и христианской жизнью, пишет он, кризис, который неизбежно ждет ее в конце, можно было бы значительно смягчить. Но Мюнстер ответил молчанием, из чего Кьеркегор заключил, что примирение больше невозможно.