Шарль Ле Блан - Кьеркегор [litres]

В конце октября 1841 года Кьеркегор отправляется в Берлин. Там он предается размышлениям о смысле и последствиях сделанного им выбора, а также задается вопросами о своей ситуации. Вот какие строки можно прочесть в его дневнике:

«Моя вина заключалась в том, что я не верил… не верил, что для Бога нет ничего невозможного… но верить это одно, а искушать Господа совсем другое… и где между этими двумя понятиями пролегает граница? С другой стороны, в том, что я никогда не любил, меня обвинить нельзя» (III А 166).

Смириться с судьбой ему нелегко, в этом он усматривает «скрепленный слезами договор» с Богом, открывает в страдании четвертое измерение жизни, полагая, что именно оно придает ей истинный смысл.

В Берлине Кьеркегор первым делом отправляется в театр, чтобы послушать «Дон Жуана» Моцарта – произведение, в котором доминирующую роль играет фигура отца. С ноября 1841 по февраль 1842 года посещает лекции Шеллинга, «в надежде найти в его философии, в высшей степени критичной по отношению к онтологии Гегеля, объяснение реальности, которого в работах самого Гегеля отыскать не удалось» [9] Карл Левит, «От Гегеля к Ницше», Gallimard, 1989 г., стр. 186. – Прим. авт. . В первых рядах на этих лекциях сидят Михаил Бакунин и Фридрих Энгельс. Поначалу Кьеркегор воспринимает теории Шеллинга с восторгом [10] «Как же я счастлив, что мне удалось прослушать вторую лекцию Шеллинга, у меня нет слов, чтобы ее описать. Я достаточно долго томился и мысли в моей голове тоже достаточно долго томились. Когда он произнес первое правдивое, истинное слово, детище моих мыслей задрожало от радости, как дрожал от радости сын Елизаветы. С этого момента я помню все, что он говорил. Вот из чего может родиться ясность и понимание. Из этого слова, напомнившего все мои муки и философские страдания». Дневник Кьеркегора (III А 179), выдержка приведена Карлом Левитом, стр. 186. – Прим. авт. , но вскоре совершенно к ним охладевает, считая, что они, претендуя на реальность и связь с философией, на самом деле от них бесконечно далеки и представляют собой лишь пустые, хотя и привлекательные обещания [11] «Время не позволяет мне потреблять капля по капле то, что я погнушался бы проглотить даже одним глотком. Я уже слишком стар, чтобы слушать лекции, в то время как Шеллинг слишком стар, чтобы их читать. Вся его доктрина «потенций» (возможностей) в действительности свидетельствует о его полной философской импотенции». Из письма Петеру (брат С. К.) от 27.02.1842. – Прим. авт. . Несмотря на это, он перенимает у Шеллинга идею о том, что сознание начинает свой путь к знанию отнюдь не в состоянии абсолютной чистоты и непорочности – напротив, сам факт подобного путешествия внушает ему волнение и тревогу. Когда ему кажется, что буря в Копенгагене улеглась, Кьеркегор возвращается домой и замыкается в своем одиночестве, заполняя его единственно работой.

Зимой 1843 года магистр Кьеркегор публикует две религиозные проповеди, подобно всем остальным посвященные отцу, но они проходят незамеченными. На них не обращают внимания, поскольку все внимание просвещенной публики поглощено странной книгой, опубликованной неким Виктором Эремитой, в которой автор говорит о каких-то непонятных А и В.

«Или – или» знаменует официальное (и тайное!) пришествие Кьеркегора, явно разрывающегося между историей и философией. Опубликованный под псевдонимом, как и все остальные его философские произведения, труд «Или – или» описывает две первых стадии философии экзистенциальных этапов – этап «эстетика» и этап «этика». В книгу включен весьма любопытный роман «Дневник обольстителя» – совершенно скандальное для той эпохи произведение, в котором между строк просматриваются многочисленные черты отношений Кьеркегора с Региной Ольсен. Этот труд сразу же принес автору успех. Ему предстояло стать началом периода колоссального творческого усилия. Кьеркегор на одном дыхании произведет на свет целую череду трудов, черпая вдохновение в единении лирики и философии, размышлений о религии и диалектики, доказательств и описаний.

В течение шести лет будут опубликованы: «Тревога и трепет» (октябрь 1843), «Повторение» (в том же году), «Философские крохи» (июнь 1844), «Понятие тревоги» (в том же году», «Стадии жизненного пути» (апрель 1845), «Заключительное ненаучное послесловие к философским крохам» (февраль 1846), «Дело любви» (сентябрь 1847), три версии книги об Адлере (декабрь 1847, не опубликована), «Два небольших этико-религиозных трактата» (май 1849) и «Болезнь к смерти», а также «Трактат об отчаянии» (июль 1849). Помимо этих плодов его титанических усилий, вероятно, уникальных в истории философии и почти всегда предлагавшихся публике под различными псевдонимами (позже, в § 3.8.1 мы увидим, какую псевдонимы играли роль), Кьеркегор также публикует под собственным именем более двух десятков проповедей («Назидательных бесед») и ведет дневник!

Период с 1844 по 1849 год представляется лучшим во всей его жизни. В 1845 году, полагая, что его литературной деятельности пришел конец, он намеревается стать пастором, но эта задумка так и не будет иметь продолжения.

Кьеркегор использует все преимущества состояния, доставшегося в наследство от отца. Он заводит секретаря, начисто переписывающего его черновики, позволяет себе роскошь и потакает многим прихотям: вкушает дорогие вина и изысканные блюда, одевается по последней моде, путешествует по стране, а в мае 1846 года вновь едет в Берлин. Материальное благополучие гарантирует ему свободу и независимость, столь необходимые для работы мысли, и позволяет публиковать написанное за свой счет. В Копенгагене Кьеркегор приобретает известность, иногда даже удостаивается аудиенции короля Кристиана VIII, но при этом все же предпочитает людей простых – торговца, булочника, грузчика или детей, играющих «в кошку». Но, несмотря на это, тоска его по-прежнему не отпускает, а его полновластной хозяйкой становится тревога. Это явственно прослеживается по записям в его дневнике.

Сатирический журнал «Корсар», в пылу господства либеральных идей 1848 года ставший на плодородную почву, пользовался особым расположением жителей Копенгагена, потехи ради выставляя на смех «уважаемых, мирных людей, служащих государству каждый на своем поприще». Хотя в адрес Кьеркегора этот журнал высказывался лестно, тот боялся, что его посчитают сообщником в этом желчном предприятии и обвинят в «обезличивании» мысли. Одна из статей, опубликованных редактором «Корсара», очень его разозлила. В ней автор превозносил до небес гениальное дарование автора «Или – или», а также эстетическую часть «Стадий жизненного пути», но при этом осуждал этические и религиозные отступления, которые сам Кьеркегор считал главными. В результате философ навлек на себя огонь язвительной критики со стороны «Корсара».