Коллектив авторов - Аристотель. Идеи и интерпретации

Особое значение для понимания истории античной медицины имеет фундаментальная монография Г. фон Штадена «Герофил» [42]. Автору этой статьи приходилось слышать от зарубежных коллег, что исследование Г. фон Штадена имеет исчерпывающий характер, и другие работы по данному вопросу не требуются. Указанная монография действительно представляет собой блестящий пример добросовестного и профессионального исследования источников. Трудно добавить что-либо к информации о трудах Герофила, скрупулезно собранной ее автором. Книга Г. фон Штадена завершается небольшими главами, в которых дается краткая оценка деятельности врачей, живших в конце III в. до н. э. — начале I в. Этот небольшой рассказ о наиболее известных деятелях медицины «после Герофила» ставит перед историками медицины важный вопрос: правильно ли определяется их принадлежность к той или иной медицинской школе? Ответ на него позволил бы прояснить значение того или иного направления медицинской мысли на конкретном историческом этапе.

Из числа врачей, трудившихся в эпоху «после Герофила», нас, прежде всего, интересуют наиболее известные фигуры — Бакхий, Андрей Александрийский, Каллимах, Зенон, Гегетор, Мантиас и Деметрий Апомейский. Всех их Г. фон Штаден называет «герофилейцами», считая последователями Герофила. Здесь, с нашей точки зрения, и появляются определенные трудности в интерпретации взглядов конкретных врачей и отнесении их к той или иной медицинской школе. Герофил, по нашему мнению, — сторонник гиппократовского рационалистического направления в медицине. Естественно предположить, что его последователи должны были придерживаться таких же взглядов и симпатизировать образу мыслей, характеризуемому как «теоретическая медицина» (этот термин иногда используется в историографии для характеристики учения врачей-рационалистов). Однако именно «после Герофила» возникает и вскоре начинает доминировать медицинская школа эмпириков, для которой характерно отрицательное отношение к теоретической медицине вплоть до полного отрицания пользы изучения анатомии человека. Более того, обращает на себя внимание тот факт, что врачи, считающиеся основателями школы эмпириков, — Филин Косский и Серапион — жили в Александрии во второй половине III в. до н. э. и, без сомнения, были прекрасно знакомы с работами Герофила. В. Наттон, например, даже использует по отношению к Филину выражение «инакомыслящий ученик Герофила» [38, p. 149].

Г. фон Штаден относит тех или иных врачей к «герофилейцам», усматривая «явные нити преемственности от учителя-основателя к его последователю». В качестве такой нити он выделяет постоянный интерес нескольких поколений медиков к теории пульса: от Бакхия (III в. до н. э.) до Демосфена Филалета (I в.) «последователи Герофила» хранили сфигмологическую традицию, заложенную учителем-основателем их школы. Однако можно ли считать всех этих врачей герофилейцами на том основании, что их интересовала сфигмология? По нашему мнению, это крайне ненадежный критерий. Дело в том, что значимость исследований пульса для клинической диагностики признавалась врачами всех направлений — и гиппократиками-рационалистами, и методистами, и эмпириками. Естественно, что в рамках каждого школьного учения существовал известный разброс интерпретаций. Иначе и быть не могло, ведь речь идет более чем о четырехсотлетнем промежутке времени.

Главное у Герофила — совсем не теория пульса, а осмысление медицины как теоретико-практической специальности, в основе которой лежат анатомические исследования и экспериментальный метод. Можно ли считать последователями Герофила врачей, в принципе отвергающих значение анатомических вскрытий и теории медицины? Конечно, нет. Сфигмология в наследии Герофила — лишь один из прикладных аспектов медицинской практики. Например, нам известно, что Андрей Александрийский интересовался проблемами физиологии, в частности природой и местонахождением центра управления произвольными функциями. По его мнению, не существовало высшей силы, направляющей способность человека к жизни и разуму, которая отождествлялась бы с понятием «душа». Он ставил знак равенства между понятиями «душа», «разум» и контролирующими способностями (т. е. понятием «чувства»). Элементы материализма, угадывающиеся в этой интерпретации, на наш взгляд, не имеют большого значения: до нас не дошли труды Андрея Александрийского, и его представления об этом вопросе мы не можем достоверно реконструировать. Вместе с тем ясно, что его профессиональные взгляды укладываются в понятие «теоретическая медицина». По нашему мнению, оценка того или иного врача как «герофилейца» на основе только одной из черт, присущих наследию Герофила (в данном случае интереса к сфигмологии), не верна. В действительности, нам требуется комплексный анализ взглядов врачей, включающий в себя их подходы к общей патологии, клинической практике и натурфилософии. Только в этом случае мы сможем исторически достоверно реконструировать историю античной медицины.

Очевидно, что объяснительный потенциал натурфилософских систем III в. до н. э. не был достаточным по отношению к такому сложному предмету, как медицина. Любые попытки построения универсальной медицинской теории, без сомнения, приводили к определенным ошибкам. Врачи, имевшие большой практический опыт, могли приходить к неприятному выводу о том, что значительная часть открытий их учителя Герофила практически бесполезна в повседневной деятельности за счет ограниченности терапевтического арсенала. В результате следовал вывод об ошибочности всех (или почти всех) теорий. Здесь речь идет об очень тонком моменте, когда выдающиеся основатели школы эмпириков убеждались в ограниченном потенциале теории и призывали уделять больше внимания систематизации практического опыта, а их менее талантливые ученики даже полностью отказывались от использования данных анатомии и физиологии. Всегда следует помнить, что облик той или иной врачебной школы в масштабах всего Средиземноморья определялся уровнем знаний и умений практикующих врачей.

Развитие древнегреческой медицины в VI–IV вв. до н. э. можно охарактеризовать как зарождение рациональных методов познания и, по сути, появление профессии врача в современном ее понимании. Еще в текстах «Корпуса Гиппократа» (например, «О древней медицине») мы встречаем отголоски дискуссии относительно искусства врачевания: является медицина самостоятельной профессией или неким особым искусством? Соответственно, достигает ли человек, владеющий таким искусством (то есть врач), больших успехов в лечении недугов, чем жрец-заклинатель, призывающий на помощь духов и многочисленных богов, или простой гражданин полиса, полагающийся на свой здравый смысл в заботе о собственном здоровье? Ранее мы уже затрагивали эту тему в контексте описания конфликта между формирующимся сословием врачей-рационалистов и представителей языческого духовенства, а также всевозможных странствующих шарлатанов [21, с. 514–543]. Врачи, боровшиеся за престиж своей профессии, приходили к выводу о том, что при получении дополнительных теоретических знаний об устройстве и функционировании человеческого тела они могли расширить свой лечебный арсенал (открыть новые способы фармакотерапии, изобрести новые инструменты и т. п.). Иными словами, развитие новой теории может расширить практические возможности. Образование в то время, в первую очередь, ассоциировалось с изучением философии. Именно различные философские школы предлагали ту или иную картину мира, которая в идеале могла бы способствовать объяснению материальных явлений, в том числе здоровья и болезни. Натурфилософские идеи Платона, а вслед за этим блестящие практические результаты, достигнутые в естествознании Аристотелем и его учениками, вселяли значительную надежду. Однако в III в. до н. э., уже после работ Герофила, врачи могли убедиться, что накопление дополнительных теоретических знаний не привело к расширению практических возможностей.