Стивен Хикс - Объясняя постмодернизм

Мыслители Просвещения считали, что люди относятся к реальности как исследователи. На базе приобретенного знания они действуют так, чтобы сделать себя, свою жизнь и мир, в котором они живут, лучше. Бэкон писал: «Знание – это сила». Но Кант поведал нам, что познать реальность невозможно. Поэтому в то время как мы действуем в реальном мире, мы не обладаем и не можем обладать необходимым знанием, на котором должен основываться наш выбор. И поскольку вся наша судьба зависит от выборов, которые мы делаем, мы не можем бесстрастно выбирать между разными сценариями действий. Мы должны выбирать, и выбирать со страстью, в то же время зная, что мы выбираем в неведении.

Для Кьеркегора главным уроком, усвоенным от Канта, была вера в то, что мы не должны пытаться относиться к реальности когнитивно, что нам нужно – это действие, самоотверженность, прыжок в ту область, которую мы не знаем, но чувствуем, что в ней кроется смысл нашей жизни. Религиозное чувство Кьеркегора подсказывало ему, что то, что необходимо сделать, – это иррациональный прыжок веры. Это должно быть прыжком, так как благодаря Просвещению мы знаем, что существование Бога не может быть обосновано рационально. Бога можно познать лишь иррационально, потому что Бог, который вдохновляет Кьеркегора, абсурден.

Но такой скачок в абсурд приводит к кризису. Он бросает вызов всему разумному, рациональному и моральному. Так как же быть с этой дилеммой, когда одновременно хочется и не хочется броситься в пропасть абсурда? В книге «Страх и трепет» Кьеркегор создает панегирик Аврааму, герою ветхозаветной Библии, который наперекор любым разумным и моральным соображениям готов отключить свой рассудок и убить своего сына Исаака. Почему? Потому что Бог так ему велел. Как это возможно? Как может хороший Бог требовать такое от человека? Это делает Бога невероятно жестоким. И как же божественное предречение о том, что через Исаака будут рождены все последующие колена Израиля? Такое требование делает Бога нарушителем собственного слова. Как относится к тому, что это убийство невиновного? Это делает Бога аморальным. Как быть с безмерной болью, которую потеря сына причинит Аврааму и Саре? Это делает Бога садистом. Противиться ли этой воле Авраам? Нет. Ставит ли он ее под сомнение? Нет. Он выключает свой разум и повинуется. Такой поступок, пишет Кьеркегор, должен быть эталоном нашего когнитивного отношения к реальности. Как Авраам, каждый из нас должен научиться «отказаться от рассудочных рассуждений и всей душой отдаться абсурду».

Как Авраам, мы не знаем и не можем знать. И потому мы должны слепо отдаться неизвестности. Кьеркегор называл Авраама «рыцарем веры» за его готовность «отречься от рассудка» и броситься в пропасть абсурда [59] Кьеркегор, 2010, с. 43. .

Шопенгауэр, также принадлежавший поколению, следовавшему за Кантом, и будучи современником Гегеля, яростно критиковал трусливые попытки вернуться к религии после отказа от концепции разума Просвещения. Тогда как Гегель поместил в ноуменальную сферу Дух Диалектики, а Шлейермахер и Кьеркегор чувствовали или отчаянно надеялись, что там обитает Бог, чувства Шопенгауэра подсказывали ему, что реальность – это Воля, глубоко иррациональная и конфликтная воля, которая вечно и слепо стремится к ничто [60] Реальность, пишет Шопенгауэр. . Неудивительно, что у разума нет шанса познать такую реальность: строгие категории разума и его четкая организационная структура совершенно неадекватны реальности, которая воплощает в себе противоположность всех этих свойств. Только подобное может познать подобное. Только через нашу собственную волю и пылкие чувства – особенно чувства, вызванные музыкой, – мы можем ухватить суть реальности.

Но большинство из нас слишком трусливы, чтобы попробовать это сделать, ведь мир жесток и страшен. Именно поэтому мы так отчаянно хватаемся за разум. Разум позволяет нам привести вещи в порядок, почувствовать себя в безопасности, избежать того головокружительного ужаса, который, как мы чувствуем в моменты прозрения, олицетворяет реальность. Только самые бесстрашные обладают смелостью пробиться через иллюзии разума к иррациональности мира. Только немногие личности могут прорвать завесу разума, интуитивно почувствовать и чувством познать бурлящий поток.

Разумеется, предчувствуя жестокий ужас бурлящего потока, Шопенгауэр призывал к самоуничтожению [61] Шопенгауэр: «Бытие мира должно не радовать нас, а скорее печалить; его небытие было бы предпочтительнее его бытия» (Schopenhauer, 1819/1966, Vol. 2, p. 576). Что же касается человечества: «…ничто иное не может быть заявлено как цель нашего существования, кроме знания, что для нас было бы лучше не существовать» (Ibid. 1819/1966, Vol. 2, p. 605). . Это было слабостью, которую, по убеждению его ученика Ницше, необходимо преодолеть.

Ницше начинал с того, что эпистемологически соглашался с Кантом: «Когда Кант говорит: „разум не выводит свои законы из природы, но предписывает их природе“, это абсолютно верно в отношении понятия природы». Все проблемы философии, от декадента Сократа [62] Ницше, 1996, Ессе Homo, Почему я так мудр, с. 1 (698). до «рокового паука» Канта [63] Ницше, 1996, Антихрист, с. 11 (639). , вызваны их опорой на разум. Расцвет философии означал упадок человека, потому что, как только разум одержал верх, люди «в этот новый незнаемый мир вступали уже без старых своих вожатых, надежно наводящих инстинктов-регуляторов, они были сведены к мышлению, умозаключению, исчислению, комбинированию причин и следствий, эти несчастные были сведены к своему „сознанию“, к наиболее жалкому и промахивающемуся органу своему!» [64] Ницше, 1996, Генеалогия морали, Рассмотрение второе, с. 16 (461).

И: «Каким жалким, каким призрачным и скоротечным, каким бесцельным и капризным бывает человеческий разум». Будучи лишь поверхностным феноменом, зависящим от инстинктивных импульсов, интеллект трудно назвать автономным или все контролирующим [65] Ницше, 2005, с. 478. .

Своими призывами быть верным самому себе Ницше хотел сказать, что нужно вырваться из искусственных и сдерживающих категорий разума. Разум – это орудие слабаков, которые боятся оказаться лицом к лицу с жестокой и конфликтной реальностью и потому выстраивают фантастические умозрительные схемы, в которых они могут спрятаться. Что нам нужно для того, чтобы высвободить лучшее в себе, – это совершенное «функционирование бессознательно управляющих инстинктов» [66] Ницше, 1996, Генеалогия морали, Рассмотрение первое, с. 20 (426). . Отвечающий «да» на вызов действительности – человек будущего – не будет обольщать себя словесными играми, но с готовностью отдастся конфликту. Он установит связь со своими глубочайшими импульсами, волей к власти и направит всю свою инстинктивную энергию в новом жизнеутверждающем направлении [67] В книге «По ту сторону добра и зла» (Ницше, 1996, с. 252/371) Ницше утверждает, что самая непримиримая борьба развернулась между Просвещением, с его корнями в английской философии, и Контрпросвещением, с его истоками в немецкой философии: «Это вовсе не философская раса – эти англичане: Бэкон знаменует собою нападение на философский ум вообще, Гоббс, Юм и Локк – унижение и умаление значения понятия „философ“ более чем на целое столетие. Против Юма восстал и поднялся Кант; Локк был тем философом, о котором Шеллинг осмелился сказать: „Je meprise Locke“ (я презираю Локка); в борьбе с англо-механистическим оболваниванием мира действовали заодно Гегель и Шопенгауэр (с Гете), эти оба враждебные братьягении в философии, стремившиеся к противоположным полюсам германского духа и при этом относившиеся друг к другу несправедливо, как могут относиться только братья». Также см. «Утренняя заря, или Мысль о моральных предрассудках»: «Вся немецкая культура противилась Просвещению» ( Daybreak, p. 138). .