Эразм Роттердамский - Разговоры запросто

Маркольф. Никогда не слыхал о смерти, менее хлопотливой.

Федр. Так и в течение всей жизни он никому не доставлял хлопот… Оба были мне друзья. Быть может, я сужу несправедливо, который из двух скончался более по-христиански. Ты человек беспристрастный и разберешься вернее.

Маркольф. Непременно, но только — на досуге.

Юноша. Хочу с тобою кой о чем посоветоваться, если можно.

Эхо. Можно.

Юноша. Тебе это не будет накладно.

Эхо. Ладно.

Юноша. Но можешь ли и будущее открыть мне, Эхо?

Эхо. Εχω [443].

Юноша. Так ты и по-гречески знаешь? Вот это да!

Эхо. Да.

Юноша. Скажи, занятья Муз тебе не противны?.

Эхо. Дивны!

Юноша. И тех писателей, что ведут к знанию словесности, изучать надо?

Эхо. Надо.

Юноша. Что же ты думаешь о людях, которые поносят эти занятья?

Эхо. Гнать их!

Юноша. Но если бы почитатели Муз пеклись еще и о благочестьи?

Эхо. Если б!

Юноша. А так бесстыдство немногих на всех кладет скверну.

Эхо. Верно.

Юноша. За грехи людей и про науку идет дурная слава.

Эхо. Право-Юноша. И толпа верит клевете оной.

Эхо. Ονοι! [444]

Юноша. Чем заняты те, кто тратит годы на софистические хитросплетенья?

Эхо. Пеньем.

Юноша. Поют, как птички небесные, без смысла и толка?

Эхо. Колко!

Юноша. А мне какою идти в жизни дорогой?

Эхо. Строгой.

Юноша. Не жениться ли, благослови боже?

Эхо. Позже.

Юноша. А что, если жена попадется и нескромная и бесплодная — шутка ль?

Эхо. Жутко!

Юноша. Но с такою женой жизнь горше смерти?

Эхо. Стерпишь.

Юноша. Может быть, браку предпочесть тонзуру?

Эхо. Сдуру!

Юноша. Чем утешаться тому, кто уже взвалил бремя монашества себе на плечи?

Эхо. Нечем.

Юноша. Но это беда, коли человек холост!

Эхо. Ολως. [445]

Юноша. В наши времена каковы по большей части монахи?

Эхо. Ахи! Ахи!

Юноша. Чем тогда объясняешь, что многие с благоговением склоняются перед монахом?

Эхо. Страхом.

Юноша. Чего ищет тот, кто домогается прихода?

Эхо. Дохода.

Юноша. А кроме денег, у священника доход какой?

Эхо. Покой.

Юноша. Что выпадает епископам на долю?

Эхо. Боля.

Юноша. А что могло бы напомнить им, какое множество трудов принимает, епископ на себя разом?

Эхо. Разум.

Юноша. Значит, если исполнять свои обязанности, как должно, то и священство прекрасно?

Эхо. Ясно.

Юноша. Что приобретается при монаршем дворе вскоре?

Эхо. Горе.

Юноша. Но немало придворных сулят себе богатые прибытки.

Эхо. Прытки.

Юноша. Но люди глядят на них с восхищением, когда они вышагивают с головы до ног в шелке.

Эхо. Волки.

Юноша. Изнутри, значит, глиняные, хоть и золотые снаружи?

Эхо. Хуже.

Юноша. В твоих глазах и военные поди не выше?

Эхо. Мыши.

Юноша. А что скажешь об астрологах, которые предвещают грядущее, утверждая, будто им ведомы все небесные знаки?

Эхо. Враки.

Юноша. Грамматики трудятся упорно.

Эхо. Вздорно.

Юноша. Что пожелаешь законоведам?

Эхо. Беды.

Юноша. Кем я стану, если займусь ремеслом?

Эхо. Ослом.

Юноша. Выходит, что все труды худы, каждый в своем роде?

Эхо. Вроде.

Юноша. А если останусь верен Музам, буду я счастлив в прочем?

Эхо. Очень.

Юноша. Но что наставит меня в благочестии, драгоценнейшем среди качеств нашей природы?

Эхо. Годы.

Юноша. А я уже десять лет гну спину над Цицероном!

Эхо. Ονε! [446]

Юноша. Что ты все бранишь меня ослом?

Эхо. Поделом.

Юноша. Ты, наверное, имеешь в виду, что скверно налегать на одного Цицерона [447], забросив остальных писателей как будто нарочно?

Эхо. Точно!

Юноша. Чего же заслуживает человек, который ради Цицерона забыл обо всем на свете?

Эхо. Плети.

Юноша. Если бы я отошел подальше, ты было бы поречистее, правда?

Эхо. Правда.

Юноша. Не по душе мне твои двусложные ответы.

Эхо. Где там!

Юноша. Начал я первый, зато последнее слово твое.

Эхо. Мое.

Юноша. Так ты полагаешь, мне хватит разума, чтобы не наделать себе в жизни вреда?

Эхо. Да! Да!

Юноша. Хочешь, чтобы я ушел — не скрывай.

Эхо. Ступай!!

Спуд. Эй, Апиций, погоди!

Апиций. Не слышу и слышать не хочу.

Спуд. Погоди, говорю, Апиций!

Апиций. Что за докучливый человек такой?

Спуд. У меня важное дело к тебе.

Апиций. И я спешу по важному делу.

Спуд. Куда?

Апиций. К обеду.

Спуд. Именно об этом я и хотел с тобою поговорить.

Апиций. Сейчас недосуг: твоими разговорами не наешься, а там покамест все съедят.

Спуд. Ты не опоздаешь — я провожу тебя, и только.

Апиций. Ладно, говори, но в двух словах.

Спуд. Я очень хочу устроить такое застолье, чтобы угодить всем гостям, а недовольных чтобы не было ни одного. В этом искусстве ты первый, вот я и обращаюсь к тебе, словно к оракулу.

Апиций. Получай ответ, и вдобавок, по древнему обычаю — εμμετρον [449]:

Спуд. Но это торжественный пир, мне нужно принять многих сразу.

Апиций. Чем больше назовешь, тем больше будет недовольных. Знаешь ли ты хоть одну комедию, так хорошо написанную и сыгранную, чтобы пришлась по сердцу всему театру?

Спуд. Ну, пожалуйста, Апиций, любимец Кома [450], помоги мне советом! А я вперед буду чтить тебя, как бога.

Апиций. Тогда вот тебе мой первый совет: не хлопочи о том, что невозможно.

Спуд. О чем именно?

Апиций. Чтобы угодить всем, кто сядет за твой стол. Вкусы слишком разнообразны.

Спуд. Ну, хоть чтобы недовольных было как можно меньше!

Апиций. Зови немногих.

Спуд. Нельзя.

Апиций. Зови равных и подходящих друг к другу умом.

Спуд. И это мне невозможно. Хочешь не хочешь, а придется позвать многих, и самых несходных, — даже людей разных племен и языков.

Апиций. Хм, боюсь, ты не на пир соберешь гостей, а на брань, и легко может выйти та же забава, которая, как рассказывают евреи, приключилась на постройке Вавилонской башни [451]: кто-нибудь попросит холодного, а ему поднесут горячего.

Спуд. Помоги, умоляю! По гроб жизни буду тебе обязан!

Апиций. Что ж, коль скоро выбора нет, в дурных обстоятельствах дам тебе хоть доброе наставление. Веселье за столом во многом зависит от того, как гостей рассадить.

Спуд. Истинная правда!

Апиций. И лучше всего будет, если места распределятся по жребию.

Спуд. Прекрасный совет.

Апиций. Далее, смотри, чтобы блюда не путешествовали вдоль стола, описывая линию вроде буквы «сигмы» [452]или, вернее, вроде змеи, и чтобы не переходили из рук в руки, как миртовая ветвь на пирах у древних [453].