Коллектив авторов - Ценностные основания психологической науки и психология ценностей

В общем специфика объекта психологической науки накладывает весьма существенные ценностные ограничения на психологические исследования, которые, как и базовые ценности науки, тоже редко отрефлексированы в сознании психологов, поскольку воспринимаются ими как сами собой разумеющиеся. Тем не менее эти ценности оказывают большое влияние на развитие психологической науки. В частности, можно предположить, что, если бы психолог был так же свободен в обращении с объектом своих исследований, как, скажем, физик или химик – с объектом своих, то психологическая наука уже достигла бы такого же уровня развития, как и эти дисциплины. А традиция проводить значительную часть психологических экспериментов не на людях, а на крысах или лягушках – неизбежная дань подобным ограничениям, выражающим определенные ценности.

Специфические внутридисциплинарные ценности психологии, связанные со спецификой ее объекта, естественно, не носят только запретительного характера. Среди них существует и немало таких, которые не ограничивают возможности психологического исследования, а, напротив, расширяют их. Например, одна из внутридисципинарных ценностей психологии состоит в  социальной релевантности психологического знания, проявляющейся в стремлении связать его с потребностями общества, использовать на практике и т.п. Разумеется, в социальной релевантности нельзя отказать и другим наукам, но в психологии, в силу специфики ее объекта, она приобретает особый характер, а в общем‐то характерная для фундаментальной науки установка «Познание ради познания» в психологическом сообществе встречается очень редко.

Это сообщество вырабатывает и ряд специфических ценностей, которые связаны не столько со спецификой объекта психологической науки, сколько с социальными условиями, в которых она развивается. К их числу следует в первую очередь отнести ценность психологической практики и вообще психологическую практику как ценность 6 6 То, что, по словам Г. Башляра, психология из «науки светских салонов превратилась в массовую социальную практику» (Цит. по: Визгин, 1990, с. 42), тоже стало следствием ее новых ценностных ориентаций. , во многом ответственную за то, что две области психологии – исследовательская и практическая – имеют две существенно различные системы ценностей. Если сообщество психологов‐исследователей ориентировано на ценности, характерные для фундаментальной и академической науки, где главной ценностью является производство научного знания, то сообщество практических психологов – на такие рыночные ценности, как возможность его продать (и желательно подороже), широта клиентуры, ее удовлетворенность и др. Подобное расхождение ценностных ориентаций не только углубляет «схизис» (Василюк, 1996) между исследовательской и практической психологией и расслоение соответствующих страт психологического сообщества, но и подчас порождает конфликтные отношения между ними. Так, психологи‐исследователи нередко воспринимают психологов‐практиков как безответственных людей, которые продают своим клиентам не устоявшееся, не надежное и вообще сомнительное знание, а те, в свою очередь, воспринимают психологов‐исследователей как сугубо кабинетных ученых, которые строят бесполезные абстракции вместо того, чтобы «заниматься делом». В результате отчетливо выражены не только «схизис» между двумя стратами психологического сообщества, но и довольно напряженные отношения между ними.

Деятельность психологов‐практиков обладает и особой «ценностной нагруженностью», которая порождает специфические для данной страты психологического сообщества этические проблемы, способные перерасти в этические проблемы для всей психологии. В частности, принято считать, что, если психолог обслуживает клиента, то он несет профессиональную ответственность только за его добросовестное обслуживание вне зависимости от того, что представляет собой этот клиент и каковы его цели. Подчас психологи с помощью различных предвыборных технологий приводят к власти весьма одиозных политиков, в том числе и имеющих криминальное прошлое (а иногда и настоящее), организуют рекламу товаров, которые этого не заслуживают, и т. п. Во всех подобных случаях вопрос о моральной ответственности психологов вроде бы не встает. Вместе с тем этот вопрос сродни вопросу о моральной ответственности ученых и инженеров за то, как именно используется производимое ими знание, который в современном обществе решается неоднозначно (он, в частности, порождает и вопрос о том, должны ли ученые приносить клятву, аналогичную клятве Гиппократа). Более того, если применительно к ученым вообще речь, как правило, идет о знании, которое лишь может быть использовано во вред человечеству (однако когда ученый производит заведомо вредное знание, например, разрабатывает ядерное оружие для некоего реакционного режима, его вина очевидна), то психологи, обслуживающие одиозных клиентов и сомнительные виды социальной практики, осознанно и намеренно содействуют достижению целей, противоречащих общепринятым нравственным нормам, и тезис о ценностной нейтральности науки здесь не применим. Трудно выработать какую‐либо однозначную позицию в отношении подобных психологов, а тем более ожидать, что, даже если такая позиция будет выработана, психологическое сообщество сможет применять к ним какие‐либо санкции. Но трудно и не заметить, что определенная часть практикующих психологов генерирует ценности, существенно расходящиеся с базовыми ценностями научного сообщества: «Клиент всегда прав», главное, чтобы он платил, а то, какие именно цели он достигает с помощью психолога, не имеет значения.

В принципе в рамках данного уровня ценностей можно выделить и еще один подуровень (можно его выделить и в качестве отдельного уровня) – специфические ценности отечественной психологии. То, что наука интернациональна и в  норме не признает государственных границ (в патологии признает, например, в виде «железных занавесов»), не исключает существования у нее национальных особенностей, которые можно проследить на различных уровнях научного познания (См.: Юревич, 1999). Эти особенности в большей степени проявляются в  социальной организации научной деятельности 7 7 Например, специфическая социальная организация советской науки, выражавшаяся в широкой распространенности НИИ-гигантов, насчитывавших по нескольку сотен сотрудников, в особом статусе Академии наук и др. , нежели в ее когнитивном контексте, хотя и в нем – в той системе знания, которую строят ученые – национальные особенности науки тоже дают о себе знать. При этом в социогуманитарных дисциплинах подобные особенности проявляются рельефнее, чем в естественных и технических. Ярким примером может служить российская философия, которая, в отличие от философии западной, была ориентирована не на решение прагматические вопросов, а преимущественно на обсуждение этических и смысложизненных проблем. Как отмечают американские исследователи У. Гэвин и Т. Блэкли, ее главной проблемой стала “проблема человека, его судьбы и карьеры, смысла и цели истории”, (Gavin, Blakeley, 1976, р. 16), а не практические проблемы, традиционно находившиеся в центре внимания западной науки 8 8 Они подчеркивают, что для российской интеллектуальной традиции рационализм западной науки “был ассоциирован с эгоизмом, с безразличием к общественной жизни и невключенностью в нее” (Gavin, Blakeley, 1976, р. 12), и поэтому “бунт против картезианства” (Ibid., р. 101) состоялся именно в России. . По общему признанию, философские системы И.А. Ильина, В.С. Соловьева, Н.А. Бердяева и других выдающихся отечественных философов носят ярко выражен ный отпечаток российского менталитета и могли быть созданы только в России, причем в этих системах отчетливо запечатлены и специфические ценности, характерные для российской культуры.