Александр Шохов - Стратегии философского исследования коммуникации

Смоделированные таким образом конститутивные элементы парадигмы в значительной степени определяют, что именно и как именно может быть познано исследователем. Предложенная интерпретация дисциплинарной матрицы Т.Куна может успешно использоваться для целей парадигмального анализа исследовательских стратегий, а также для решения других задач в гуманитарных дисциплинах.

1.2.2. Конструктивизм и реализм как классы исследовательских стратегий

В какой степени мир, наблюдаемый человеком, является творчеством его сознания? В какой мере ученый конструирует изучаемые им явления? Можно ли сказать, что описываемый с помощью языка науки и философии мир именно таков, каким он является вне режима наблюдения? Возможно ли, что язык научного описания играет роль своеобразного фильтра, позволяя выделять в наблюдаемых процессах и явлениях только то, что может быть «схвачено» и сформулировано?

Эти и многие другие вопросы, связанные с познаваемостью мира и самим процессом познания и производства научного знания, при ответе на них порождают исследовательские стратегии двух классов – «реалистические» и «конструктивистские».

Проблема реализма и конструктивизма формулировалась, в частности, Хансом Ленком в книге «Interpretation und Realität: Vorlesungen über Realismus in der Philosophie der Interpretationskonstrukte», В.А.Лекторским в статье «Конструктивизм vs реализм» и Р.Харре в статье «Конструктивизм и реализм».

Подход Ханса Ленка основан на том, что все наши знания о реальности связаны с интерпретацией полученных описаний, поэтому реализм и конструктивизм могут непротиворечиво соединяться в этой интерпретации.

В.А.Лекторский формулирует идею конструктивного реализма. Он пишет: «Некоторые исследователи утверждают, что термин «конструктивный реализм» является оксюмороном, соединением несоединимого. Это, конечно, не так. В действительности любая конструкция предполагает реальность, в которой она осуществляется и которую она выявляет и пытается трансформировать. В то же время реальность выявляется, актуализируется для субъекта только через его конструктивную деятельность» [73, с. 24].

Р.Харре подходит к проблеме с несколько иной стороны, обращая внимание на то, что многие конструкты, создаваемые учёными, выходят за пределы существующих описаний: «Ученые и другие исследователи выходят за пределы проективных презентаций, подобных картам, чтобы создавать репрезентации таких свойств мира, которые в момент созданий этих репрезентаций и при их дальнейшем использовании недоступны органам чувств» [141, с. 56]. Р.Харре ставит вопрос, действительно ли существуют способы «придания осмысленности и правдоподобия этим предположениям» [141, с. 56]. Р.Харре приходит к выводу, что благодаря сконструированным учёными моделям «мы можем идентифицировать конструкционистские аспекты научного теоретизирования и то, как мир за пределами непосредственного опыта, предполагаемый в качестве источника этого опыта, может мыслиться и изучаться опосредованно» [141, с. 64].

Вопрос о том, как именно в исследовательской работе сочетаются конструктивизм и реализм, рано или поздно возникает перед каждым исследователем. Он может быть сформулирован как сомнение в возможности познания реальности как таковой или как вопрос о роли языка в познании мира. В.А.Лекторский формулирует идею «телесно-воплощённого познания» [73, с. 23], при котором воспринятые особенности реального мира «соотносятся с особенностями познающего существа: с его потребностями, его телесной спецификой, возможностями его действий» [73, с. 23].

Когда исследователь формулирует открытый им закон природы, то есть правило, в соответствии с которым материя ведёт себя именно так, а не иначе, можно ли сказать, что его формулировка этого правила уже существовала где–то в непроявленном виде? Можно ли сказать, что точно так же неявно сущесвует решение написанного, но ещё никем не решённого уравнения, или мелодия, которая ещё никем не услышана?

Иными словами – проявляет исследователь некое скрытое существующее, делая его явным, или он выступает конструктором открытого им закона? Здравый смысл подсказывает, что если открытый закон природы подтверждается наблюдениями и экспериментами, значит исследователь проявил скрытую доселе истину, которая существовала в природе, но ранее никем не была замечена и сформулирована. Однако, оказывается, что наблюдения и эксперименты имеют вполне определённую меру приблизительности любых измерений, что позволяет убедиться в справедливости открытого закона лишь с некоторой степенью приближения. А значит, нет и полной уверенности в том, что открытый закон «работает» в природе именно так, как он записан. Например, А.Эйнштейн предположил, что уравнения классической механики И.Ньютона оказываются неточными на околосветовых скоростях движения материальных тел и внёс важные уточнения, которые были проверены экспериментально. Однако, нет уверенности в том, что в дальнейшем не потребуются новые уточнения.

Важный нюанс состоит в том, что исследователь пользуется тем или иным языком для решения своей исследовательской задачи, иногда существенно дополняя и развивая этот язык, обогащая существующие лексические единицы новым смыслом, понимая что-то значимое с помощью становящегося языка. У природы языка нет, она просто существует. Исследователь может считать свою задачу сложной или простой, но природа не затрудняется перед теми процессами и событиями, которые исследователь считает сложными, и природе нисколько не легче исполнять те законы и закономерности, которые исследователь полагает простыми. Природа «работает» без помощи языка и не заботится о том, как её понимают. Исследователь же пользуется языком. При этом его язык может быть настолько усложнённым и преисполненным особенностей, что сформулированные на нём истины не могут быть переведены с полным сохранением смысла на любой другой язык. И вполне естественно возникает вопрос: можно ли считать, что фраза, сформулированная на языке исследователя, действительно описывает тот процесс, который происходит в природе? Может ли вообще быть установлено какое-либо убедительное и при этом не имеющее конвенциональной природы соответствие между текстом описания и природным явлением? Быть может, исследователь начинает видеть в природе только то, что ему удалось сформулировать или то, что он потенциально способен описать средствами современного языка? Может ли быть, что сам исследователь внушает себе иллюзию того, что сформулированная им фраза выражает нечто существенное о природе, хотя на самом деле это не так? И кто может являться носителем позиции «на самом деле», возможна ли она в принципе? Познаёт ли исследователь скрытую в реальности истину или конструирует её с помощью своих исследовательских инструментов и технологий, посредством своего языка и связанных с ним мироустановок?