Александр Левинтов - Человек, давший душе язык. Рядом с Достоевским

– лишь биографические и ничего не значащие подробности… Вот почерк писателя – мельчайший корябистый бисер враскосяк и разными направлениями, с вкраплениями рисунков, завитушек, линий: теперь понятно, зачем ему нужна была стенографистка – кроме него, эти бисерные каракули никто не в состоянии прочесть. Только таким почерком и можно писать и описывать все тончайшие извивы человеческих душ и характеров, все нюансы человеческой подлости и невозможности. Он жил, сосредоточенный на своих героях и сюжетах, отстраняясь от мира, не желая видеть видимые ему трудности бытия его семьи, трудности и нелепости, порождаемые им самим, его нетерпением к простому быту. Существенно только то, что пишется, остальное – как не существует.

Вот набережная тихой речки Перерытицы со старинными плакучими ивами – он любил гулять здесь в одиночку (и мне здесь так покойно и так хочется и уже мнится гулять – одному, непременно одному, ероша слова и мысли), вот заборы, мимо которых торопились то Алеша, то Митя, вот церковь, где-то в нескольких верстах вверх по течению – монастырь, где умирал старец Зосима, а в нескольких верстах на север – Мокрое, а на том берегу Перерытицы, слегка наискосок – дом Грушеньки, приятельницы Анны Григорьевны, а вон там – камень, где Мальчики поклялись никогда-никогда не забывать Ильюшечку, а в этом доме застрелился Кириллов, а Петр Верховенский сторожил его смерть со взведенным пистолетом, на всякий случай, разумеется…

Город удивительно сохранился, чему способствовали секретные военные заводы, размещенные здесь и сделавшие его закрытым. Смешные и глупые секреты – а вот, надо же, сохранили этот чудный город.

Теперь здесь ежегодно проходят Достоевские Чтения, также приуроченные ко дню Кирилла и Мефодия, и литераторы со всего света делятся своими сокровенными открытиями в Достоевском. Музей писателя и старинный, с 1828 года, курорт, – вот настоящая и будущая градообразующая сила Старой Руссы.

Мы уехали в глубоком умилении и задумчивом очаровании.

Осенью. Теперь только осенью, но непременно мы вернемся сюда: спасать остатки здоровья и душ. Любезная наша проводница по музею Ольга Волошина обещала помочь снять комнату…

Два брата, Рус и Словен, шли на Север, чтобы встретиться с Рюриком. Младший, Рус, задержался на южном берегу Ильменя и основал Старую Руссу, старший прошел на противоположный и заложил свой город, который много раз разорялся, пока не был уничтожен дотла и основания. Невдалеке от Словена возник Новый Город, Новгород, Господин Великий Новгород.

Так гласит древняя легенда о происхождении Русского государства.

Ильмень-озеро, пожалуй, лучший природный символ нашей страны:

Здесь древность (даже девонская древность Ильменского глинта) выходит на дневную поверхность, зрима и ощутима, как зрим и ощутим русский дух в просторном воздухе и небе этого края.

Во Вторую мировую войну здесь шли долгие и ожесточенные бои. Порушено было все или очень многое, положено несметное число молодых и бессмысленных жизней и жертв.

Дом Достоевского сохранился во время войны только потому, что немецкий полковник оказался глубоким поклонником таланта писателя и поселился в нём именно в целях сохранности дома.

Сейчас немцы делают все возможное, чтобы возместить причиненные нам ущербы. Уже не в статусе проигравших войну, а как культурный и цивилизованный народ, желающий загладить свои исторические вины.

У самой кромки воды мы разложили свою скромную снедь: лучок, огурчики, копченого леща, квас – и помянули всех полегших в эту землю от издревле до наших дней.

А потом был Новгород, ночные посиделки в колокольне Десятинного монастыря, превращенной в художественную мастерскую, прогулка по городу, сохранившему гордость и столичную стать: «Мы ж понимали тогда, что России надо объединяться, ну, не нам это выпало, Москве, мы и не сопротивлялись резне, чего уж там»…

Май 2006, Москва

Этот год запомнится всем надолго: в начале января сирень у дома Достоевского выпустила зеленые листья, в монастыре распустились крокусы, а на городских пнях проросли поганки. Впрочем, Global Warming еще только начинается, и мы будем вспоминать январские подснежники как милые и невинные шутки природы.

Мы бродили по хлюпающему и сиплому простудами городу, с неприкрытой срамотой осенней земли, в зябкой геометрии голых ивовых крон, познавая и вживаясь в этот мир перекатной голи, пьяной нищеты и безысходной борьбы с отчаянной и честной бедностью.

Старая Русса очень напоминает Шлиссельбург, где, как и здесь – почти все в прошлом, а будущее – в туманной и серой пелене непросыхающей тоски, там каналы, здесь Перерытица, тоже канал, и тут и там каменная застройка ближе к окраине переходит в деревянные домишки, и тут и там – следы пожаров и порух, на фоне которых новорусские новостройки и новоделы смотрятся социальным укором тем, кто посмел нарушить всеобщее убожество. Горожане отчаянно борются за человеческое и историческое достоинство своего города. И даже там, где они терпят поражение под натиском времени и хамства, они цепляются за свои реликвии и достопримечательности: в трех местах города установлены памятные знаки-свидетельства этого сопротивления.

Город жив своими святыми и своими энтузиастами: врачами, работниками музеев, журналистами, художниками, городскими властями, хотя город и лишен этого своего исконного звания. Это также нелепо, как нелепы были лишения гражданства наших писателей, поэтов, мыслителей и художников.

Жизнь еле теплится, не возбуждаемая даже праздниками, разве что безнадежно пьяных прибавилось на улицах. Загодя, еще засветло напившиеся 31 декабря – до какого отчаяния надо дойти, чтобы все желания отмерли и засохли. Тихо – грабить-то некого, а, стало быть, и некому. Федьки Каторжные давно присмирели и ушли в охранные ведомства своими звероподобными рожами пугать робких ограбляемых банками и прочими финансовыми структурами.

Есть у ада такая особенность: в преисподней время останавливается и все тянется, тянется… Действие «Братьев Карамазовых» до момента убийства папашки Карамазова умещается в три дня. Это время расписано с кропотливой точностью поминутных событий. Дотошность работы Достоевского вообще необыкновенна: можно пошагово измерять траектории движения персонажей: вот трактир «Столичный город» – в угловой комнате на втором этаже Иван Карамазов рассказывает страшную утопию «Великого Инквизитора». Здесь же извозили и наоскорбляли папеньку Ильюшечки, а вот и гимназия, из которой мальчик вышел, чтобы увидеть публичный позор и глумление над своим отцом, вот мостик, у которого он кидался камнями в Алешу и своих одноклассников – а мост-то ведет к Храму… вот липовый скверик, прогнувшийся от протекающей под ним в трубе Порусьи, здесь любил сиживать сам Федор Михайлович после того как прошел от дома на набережной до Скотопригоньевского рынка. Ныне здесь ночная дискотека «Тоска зеленая». Впрочем, Скотопригоньевском город братьев Карамазовых мог быть назван и по Козельску, что около Оптиной пустыни: один из оптинских старцев был прототипом Зосимы, а сама пустынь произвела на писателя сильнейшее духовное впечатление.

Читать дальше