Андрей Паскевич - Притчи Эпохи Водолея

Все друзья вместе с Девочкой бросали камни в воду. Кто дальше забросит. Всем было очень весело. Но веселее всех было Девочке. С ней опять все стали дружить.

Вдруг недалеко от берега вынырнул Дельфин. Девочка очень обрадовалась, а её друзья наоборот, очень разозлились. Они снова начали завидовать Девочке.

Все вместе они со злостью начали бросать камни в Дельфина.

– Бросай и ты, – кричали они Девочке, – иначе мы никогда не будем с тобой дружить.

Девочка сначала растерялась, а затем начала бросать тоже. Дельфин не отворачивался от летящих в него камней. Он был рад тому, что Девочка опять подружилась со своими друзьями, и больше не будет плакать одна на берегу.

Дельфин нырнул и поплыл в самую глубокую часть океана. Он любил всех – и Девочку, и её друзей.

Дмитрий Иванович, я и дождь

Был теплый осенний вечер. Шел дождь.

– Высокое дерево… – сказал Дмитрий Иванович.

– Высокое … – подтвердил я.

– Очень высокое…– сказал он. Я промолчал.

– Тяжелое дерево… – через некоторое время сказал Дмитрий Иванович.

Он рассматривал старый высокий тополь, возвышающийся над несколькими домами нашего двора.

– Возможно… – подумал я, но ничего не ответил.

Я любовался блестящим асфальтом, по которому стучал дождь.

– Если это дерево упадет на дом, он разрушится… – произнес Дмитрий Иванович, но сигарету, которая оказалась у него во рту в начале нашего разговора, не прикуривал.

Если будет сильный ураган, он свалит все деревья, они упадут на дома и наш город разрушится,– продолжал он.

Большому дому ничего не будет, но если упадет на маленький дом, может слегка повредить крышу… – сдержанно ответил я.

– Вы думаете?– сказал Дмитрий Иванович и поднес зажигалку к сигарете. Но почему-то и сейчас не прикурил, рука с зажигалкой медленно опустилась. Он продолжал смотреть на дерево.

Мне больше нравился асфальт – в нем отражался наш двор, но отражался как-то размыто, неопределенно, не по-настоящему. Но кроме двора, в плоскости мокрого асфальта отражалось еще что-то, что было в моей душе, что было видимым, четким, определенным, настоящим.

– Если дерево будет падать, оно мягко упадет на дом своими ветками и не причинит ему вреда,– произнес я.

– Как интересно в природе все устроено…– сказал Дмитрий Иванович. Наверное, он имеет в виду не только дерево, подумал я, но и асфальт, и то, что отражается в нем, кроме двора,– подумал я.

– А если упадет на гараж, – сломает точно, – произнес Дмитрий Иванович, но зажигалку и на этот раз к сигарете не подносил.

– Смотря, на какой гараж – ответил я, и обратил внимание на мокрую блестящую крышу гаража.

В крыше отражались светящиеся окна соседних домов. Отражения окон, конечно, не были прямоугольными. Это были вытянутые, неправильной формы, тускло светящиеся пятна. Смотреть на них было очень приятно. В этих светящихся пятнах, кроме окон неправильной формы, было еще что-то очень правильное. Это не только окна, – подумал я.

– Пойдемте, Андрей Михайлович, по домам, а то мы с вами чуть дерево не свалили,– произнес Дмитрий Иванович и закурил сигарету. Свалить не свалили, но расшатали прилично,– согласился я.

Да и нет

Однажды на узкой тропинке встретились «Да» и «Нет».

– Пропусти меня, – настойчиво потребовало «Нет». «Да» хотело уже пропустить, но вдруг о чем-то неожиданно задумалось. Через несколько секунд, словно пробудившись от состояния задумчивости, «Да» произнесло:

– Надоело мне всегда всех пропускать, со всеми соглашаться и удовлетворять всевозможные желания! Не пропущу на этот раз!

– Хорошо. – Ответило «Нет», равнодушно развернулось и отправилось в ту сторону, откуда пришло.

Сейчас и Уже

Решили однажды «Сейчас» и «Уже» в беге на длинную дистанцию силами померяться. Вышли на линию старта, приготовились.

– Подожди, – сказало «Сейчас», – у меня шнурок развязался.

– Я уже сбегало туда и обратно, – с удивлением ответило «Уже».

– Давай еще раз повторим? – попросило «Сейчас».

– Давай, – согласилось «Уже», и побежало.

– Подожди, – сказало «Сейчас» вернувшемуся «Уже». – У меня камушек в кед попал, я его вытащу, и мы побежим с тобой.

– Я уже второй раз сбегало, – сказало «Уже».

– Давай в последний раз, – сказало «Сейчас». – Проверим, кто быстрее.

– Давай, сказало уже опытное «Уже».

«Сейчас» побежало, а «Уже» осталось. Прибегает «Сейчас», смотрит – а «Уже» и вовсе не бежало.

– Так нечестно! – сказало «Сейчас». – Я уже побежало, а ты даже с места не сдвинулось.

– Я сейчас тоже побегу, – сказало «Уже», – вот только настроюсь.

– Пока ты настраиваешься, я уже выиграло у тебя, – сказало «Сейчас».

До сих пор соревнуются «Сейчас» и «Уже», а кто из них быстрее сейчас неизвестно, да и, наверное, уже не представится возможности – это выяснить.

Сопричастность

Я падал, горел, разбивался на мелкие осколки, которые ветер разносил по всему миру. И ждал.

Я ждал, когда осколки найдут друг друга и снова срастутся в меня цельного. Я замерзал на углу земли в вечных льдах, растворялся, исчезал, и жил простой обычной жизнью. Все это было невозможно. Но моих сил оказалось достаточно для существования этой невозможности. Вера в идею сопричастности, оживляла меня, я чувствовал сопричастность в каждом своем вздохе, движении, взгляде. Осознание сопричастности убеждало, что нет ничего невозможного. И действительно было так. Все, во что я верил – осуществилось.

И вдруг Айсберг перевернулся. Вдруг все, на что я смотрел из глубины моря, стало моими глазами смотреть на меня с высоты неба, через поверхность моря, в глубине которого я оказался. Реальность, в которой я был прежде, уходила куда-то в сторону. Я оставался на отколотой льдине. Жизнь, оставшаяся на материке, смотрела на меня, уплывающего от нее. Я оказался в другом мире. Прежний мир продолжал существовать без меня. Он существовал и во мне и вне меня, но без меня. Течение Жизни уносило мою льдину все дальше и дальше. Все мое было оторвано от меня. От огромной глыбы льда, которой был я прежний, была оторвана льдина, на которой продолжалась моя жизнь. Я чувствовал, что продолжаю оставаться собой.

Менялись формы одежд: фраки, шкуры животных, вечерние платья, спортивные костюмы. Но все они мялись, становились грязными, и, наконец, снашивались на одном и том же существе. Это существо одинаково относилось и к строительству корабля на верфях, и к гибели этого же корабля. И в выигранном сражении, и в сражении проигранном, я осознавал в себе присутствие одной и той же силы, расправляющей и собирающей мои крылья. Мое настоящее для мира не было ни настоящим, ни прошлым, ни будущим. Я и Мир – мы были где-то рядом и, в то же время, – очень далеко. Я оказался в той реальности, в которой меня нарисовало воображение. Рисунок был настолько четким, что оказался живым. И многие мастера гравюры говорили, что это изображение ценное. Но что произошло, когда я обнаружил, что мое настоящее существо стерто моим же воображением в рисунке действительности, в которой я жил. Где же я оказался? Вокруг меня ничего не было, и долго не появлялось. И, наконец, я понял, что не появится никогда. Я понял тогда, когда вспомнил восхищение мастеров рисунка. «Живой образ и абсолютное отсутствие окружающей обстановки», – говорили они. Образ в невесомости. Пусть даже в невесомости, – но невесомости тоже не было.