Яков Шмидт - Метафизика достоинства

Поэзия-Сатира-Проза = Вера-Воинствующий атеизм-Атеизм».

Гл. XXI:

«Есть три формы петербургского самосознания. Поэтический образ Санкт-Петербурга в “Медном всаднике” Пушкина. “Пидербург” в сатирическом “Другом Петербурге” Ротикова. Проза в справочнике-путеводителе по городу».

«ПолитиКант», глава «Триумф индивидуальности»:

«Нашей триаде Поэзия-Сатира-Проза (см. «Бог и Пол. …», гл. IV, XIV) отвечают три исторические формы семьи Патриархат-Матриархат-Промискуитет. При матриархате, справедливо названном Бахофеном гетеризмом (зря Энгельс возражал), дети не знают своих отцов и отцы – своих детей. Откуда и происходит наставительное “я твою мать” – я, может быть, твой отец. Матриархат – это явная сатира на патриархат и путь вниз к промискуитету, где все безличны и безразличны».

Может быть, для сосредоточенности на главном надо было сразу привести цитату из главы «Раздвоение личности» в «ПолитиКанте». Там, где говорится о «драматической несовместимости положительных понятий в личном и общественном сознании. Нужен порядок и нужна свобода. Нужен патриотизм и нужна всемирность. Нужно равенство и нужно первенство. Нужно единство и нужно многообразие. Нужно постоянство и нужен прогресс. Нужна духовность и нужна рациональность. Нужен покой и нужна борьба. Если вам нравится делать себе больно, этот список можно продолжать бесконечно. В психологии это называется когнитивный диссонанс».

Но давайте потерпим и сделаем себе ещё немножечко больно. Я не про то, что есть хочется и худеть хочется, я про условный Запад и условный Восток, про условные Европу и Азию. Условные даже географически: нет западного и восточного полюсов. Мы привыкли видеть их соотношение на шкале технического, социального и культурного прогресса, где Запад ещё до недавнего времени сильно опережал Восток.

Но есть и другое, психологическое измерение, где они взаимонеобходимы не для контраста, а как левое и правое полушария мозга. Потому что, несмотря на научный релятивизм, философский скептицизм и либеральный плюрализм, есть у каждого человека восточное полушарие души, где живёт тоска по абсолютной и неоспоримой моральной истине, которой он обязан следовать сам и требовать того же ото всех.

Восток отвечает нашей страсти к единству и постоянству, Запад отвечает нашей воле к свободе и прогрессу. Восток отвечает нашей воле к самоотверженному служению. Запад отвечает нашим мечтам о счастье и благополучии.

Мне опять непросто изложить свою версию и донести её до глубокоуважаемого читателя. Версия всё та же. Всё про тот же заложенный в нас Замысел, неосуществимый, но ощутимый и не особо желательный, но неустранимый. Только теперь речь не о надполости и надхищности, а о надымперстве, что ли.

Замысел, нисшедший к нам от Наставника Свыше, как мы можем только догадываться (а философия – это и есть греховная попытка угадать недозволенное до исполнения времён), полагает построить на Земле некий либерал-империализм, соединяющий либерализм с деспотизмом. Но не как «всемирно-отзывчивое самодержавие» в мечтах ранних славянофилов и не как Киса Воробьянинов, который был «отец русской демократии и особа, приближенная к императору» одновременно, а как совершенно свободный, при совершенно безопасной и дьявольски соблазнительной возможности выбрать другого, выбор всеми Единого Вседержителя. Того, кто один знает добро и зло.

«Бог и Пол», гл. I:

«Вместо гордости быть как боги, знающие добро и зло, люди узнали стыд наготы и прикрыли то самое место, в котором возвышенное и низменное, сокровенное и порочное – добро и зло – неразличимы. (Сильно забегая вперёд, заметим, что безвременьем называют исторические периоды, когда добро и зло перестают быть ясно различимы.)»

Ясно, что такого Единого Вседержителя в реальности быть не может, но образ генетически задан и отношение к нему характеризует как отдельных людей, так и целые народы. Есть то, что вызывает в нас усмешку над южанами и провинциалами: их эмоциональность и фанатизм, громкость речи, усиленная мимика и жестикуляция. Отсутствие у них интеллигентной скептичности и самоиронии в высказываниях типа: «Так сказал сам Ким Ир Сен!» или «Кто лучше знает, ты или Аллах?». Наивно то и другое: поднимание начальника на уровень Бога или понижение Бога на уровень начальника, чьи пути исповедимы и предсказуемы.

Сакраментальное острие вопроса в том, что не будет никакой награды за добро и никакого наказания за совершённое зло. Так устами Лёвина в «Анне Карениной» говорил Лев Толстой: «Если добро имеет причину, оно уже не добро; если оно имеет последствие – награду, – оно тоже не добро. Стало быть, добро вне цепи причин и следствий».

Ибо велико ли чудо, если от страха или выгоды ради, а не по чувству истины сделан тобой выбор Единого, Чей Замысел неосуществим, но ощутим? И не особо желателен, но неустраним. И устранить Его нежелательно.

Идеология – это не просто учение о добре и зле. Это учение об их антагонизме. Мемориальная доска на Заставской улице в Санкт-Петербурге: «Здесь убит 1/IV 1919 г. белогвардейской рукой за активную революционную работу рабочий Яков Калинин. Не сожаление, а героическая борьба наша – память о нём. Рабочие ф-ки “Скороход” – его имени».

Любая власть оправдывает своё насилие смертельным противостоянием добра и зла. Нужна суровая диктатура добра, иначе победит зло. Нужно самоотверженное служение добру, иначе победит зло. Нужно запретить свободу слова, иначе ею воспользуется зло.

Не сказать, чтобы кто-то сильно бился над определением добра и зла, но какая-нибудь оправдательная идеология всегда существует. Например, это, уже ставшее хрестоматийным, определение принадлежит африканскому аборигену: «Зло – когда сосед нападёт на меня, отнимет скот и жену». – «А добро?» – «А добро – когда я у соседа отниму его скот и жену».

Чингисхан говорил: «Наслаждение и блаженство человека состоит в том, чтобы… гнать побеждённых перед собой, отнять у них то, чем они владели, видеть в слезах тех, которые им дороги, ездить на их приятно идущих жирных конях, сжимать в объятьях их дочерей и жён…».