Array Сборник статей - Сергей Иосифович Гессен

Неприятие Гессеном релятивизма не имело ничего общего с догматической нетерпимостью и односторонностью. Оно сочеталось с постоянным стремлением к взаимопониманию и примирению. Гессен использовал диалектику для примирения различных точек зрения, преодолевая односторонность каждой из них и в то же время открывая те элементы истины, которые каждая содержит в себе. Он стремился не только к примирению либерализма с социализмом; поразительна его способность соединять искреннюю приверженность к правопорядку с признанием значительной правоты за всей традицией русского правового нигилизма. Эта способность стала частью его нравственного стремления к соединению с Россией. Довольно долго он, как и многие другие либералы-западники, считал русский народ стоящим вне элементарной правовой культуры, мало того, возводящим такое правовое варварство в ранг добродетели. Особенно критически Гессен относился к русской интеллигенции, идеализировавшей такое состояние народа и потворствовавшей всяческим видам правового нигилизма. Однако со временем он сам склонился к мнению, что знаменитое российское неприятие права и в самом деле нередко добродетельно, что оно является чем-то вроде нравственного максимализма, столь превозносимого (и не без основания) русскими мыслителями и левого (как Герцен), и правого (славянофилы) толка. Аргументация Гессена была такова: конечно, русские «правовые нигилисты» страдали односторонностью, но были при этом не так уж и не правы. Они видели только одну функцию права – в социальном аспекте бытия человека – и заблуждались, отрицая высший уровень человеческого существования. Однако их утверждения, что социальная сторона права имеет и весьма непривлекательные черты, были не лишены оснований. Русские анархисты справедливо считали, что свобода, ограниченная правом, не может быть отождествлена со свободой как таковой; народники верно доказывали, что равенство перед законом или даже конституционная свобода не в состоянии решить наболевших социальных вопросов; и те, и другие правомерно считали право инструментом угнетения и эксплуатации. И столь же правы были русские религиозные мыслители – славянофилы, Толстой и Достоевский, – которых отталкивали умозрительная холодность и формализм права и которые провозгласили бесконечное превосходство над ними христианского идеала любви. Так, Гессен писал в своей поздней работе об античных и христианских добродетелях: «Но такое стремление к праву и борьба за него – это лишь слабый отблеск того бессмертного нравственного творчества, которое свойственно подлинной любви к ближнему» [41] Hessen S. Cnoty starożytne a cnoty ewangeliczne // Hessen S. Studia z filozofii kultury. S. 265–266, note. .

В последние годы жизни Гессен напряженно работает над разработкой общей теории права. Гибель рукописей в огне Варшавского восстания не позволила ему видеть свой практически законченный труд в печати. Мы же теперь можем судить о гессеновской концепции по случайно сохранившейся обширной главе его труда, представляющей собой по сути отдельную книгу – «О существе и призвании права». Это была попытка разрешения полемики вокруг проблемы права в русской общественной мысли, ее можно считать пробой интеллектуального примирения двух основных точек зрения на право, которые находили порой столь сильное выражение в истории русской мысли: это точка зрения, что право имеет достаточно ограниченное значение, поддерживавшаяся между прочим анархистами, провозглашавшими право злом, и тот взгляд, что право абсолютно необходимо для нормального развития и жизни общества, провозглашенного и смело защищавшегося либеральным меньшинством.

Значение правовой философии Гессена может быть точно выражено словами: оправдание права. Ведь право имеет и иной облик, обращенный в мир объективных универсальных ценностей, оно обеспечивает необходимую связь социального плана бытия человека, со всеми присущими ему противоречиями, с высшей духовной сферой; право не может заменить культурных и нравственных ценностей, но без него нельзя обойтись, создавая необходимые условия для их торжества. Право охраняет ту непроницаемость личности, которая суть основа высших форм ее самореализации. Не следует считать право основой Добра или отождествлять со всем, что служит Добру. Однако для современного человека право – это подлинный якорь спасения: оно указывает, как избежать искушений тоталитаризма, в какой бы форме они ни проявлялись – в откровенно разрушительной или в форме доброжелательной опеки, тоталитарная природа которой была так безжалостно обнажена в «Легенде о Великом Инквизиторе». Именно зов высших ценностей составляет, по Гессену, суть всех устремлений человеческой личности, и осознание этого стало основой и его философии воспитания, и правовой теории. На последних страницах его работы «О существе и призвании права» звучит резкое осуждение режимов, не верующих в эту высшую духовную сущность человека.

В отечественной истории философии Сергей Иосифович Гессен менее известен, чем его соратники по журналу «Логос» Ф. А. Степун, Б. В. Яковенко, В. Е. Сеземанн, а между тем именно его Г Риккерт в связи с замыслом журнала называет «душой всего предприятия» [43] Rickert H. Brief an P Siebeck. 8. Juli 1909. – Цит. по: Kramme R. Philosophische Kultur als Programm. Die Konstituierungsphase des LOGOS // Heidelberg im Schnittpunkt intellektueller Kreise. Zur Topographie der «geistigen Geselligkeit» eines «Weltdorfes»: 1850–1950. Hrsg. von H. Treiber und K. Sauerland. Opladen, 1995. S. 144. Anm. 16. , а среди неокантианцев он, по оценке В. В. Зеньковского, «самый яркий» представитель трансцендентализма в России, который, «несомненно, обладает большим философским дарованием – честность мысли, законченность формулировок, постоянное тяготение к систематике понятий» [44] Зеньковский В. В. История русской философии. Л., 1991. Т 2. Ч. 1. С. 247. . Они выделяют и отличают его философствование от литературности Степуна и схоластичности Яковенко.

Эпиграфом к своим мемуарам «Мое жизнеописание» Гессен выносит фразу из «Эннеад» Вергилия: «Если б Юпитер возвратил мне прошедшие годы». Однако, обращаясь к его наследию, многогранность которого во многом вызвана необходимостью откликаться на вызовы времени, в которое ему довелось жить, времени расцвета русской культуры Серебряного века и катастроф: двух мировых войн и революций, более понятным для нас его творчество делают слова, которые он, по воспоминаниям А. Валицкого, любил в различных ситуациях повторять, цитируя стихотворение Ф. И. Тютчева «Цицерон» и «особенно восхищаясь последними строками» [45] Валицкий А. Послесловие // Вопросы философии. 1994. № 7–8. С. 184. :