Людвиг Витгенштейн - Zettel

Однако понятие “атомарный факт” излишне сближало концепцию ЛФТ с логическим атомизмом Рассела и невольно придавало мыслям Витгенштейна не свойственный им привкус британского эмпиризма (с характерной для него идеей прямого чувственного знакомства с объектом и др.), что, по-видимому, немало способствовало логико-позитивистскому прочтению Трактата . В новом переводе труда на английский язык, который осуществили Д. Пэрс и Б. Макгиннес (первое изд. 1961), немецкому Sachverhalt соответствует английское state of affairs или state of things (состояние дел или положение вещей)» [12] Людвиг Витгенштейн, Философские работы / Составл., вступ. статья, примеч. М. С. Козловой. Пер. с нем. М. С. Козловой и Ю. А. Асеева. М.: Гнозис, 1994. Ч. I. С. 497. .

На русский язык разные переводчики «Логико-философского трактата» и подготовительных материалов к нему переводят Sachverhalt по-разному. И. Добронравов и Д. Лахути [13] Людвиг Витгенштейн, Логико-философский трактат / Пер. с нем. и сверено с авторизованным англ. переводом И. Добронравовым, Д. Лахути; общ. ред. и предисл. В. Ф. Асмуса. М.: Издательство иностранной литературы, 1958; Людвиг Витгенштейн, Логико-философский трактат / Пер. с нем. и сверено с авторизованным англ. переводом И. С. Добронравовым и Д. Г. Лахути. М.: Канон+, РООИ «Реабилитация», 2008. – как «атомарный факт», М. Козлова и Ю. Асеев [14] Людвиг Витгенштейн, “Логико-философский трактат”, в Философские работы . Ч. I. С. 1–74. – как «со-бытие», В. Суровцев [15] Людвиг Витгенштейн, Дневники , 1914–1916 / Общ. ред. В. А. Суровцева. М.: Канон+, РООИ «Реабилитация», 2009. – как «состояние дел», В. Руднев [16] Людвиг Витгенштейн, “Логико-философский трактат”, в Избранные работы / Пер. с нем. В. Руднева. М.: Территория будущего, 2005. С. 11–228. – как «положение вещей», Л. Добросельский [17] Людвиг Витгенштейн, Логико-философский трактат / Пер. с нем. Л. Добросельского. М.: АСТ, 2010. – как «позиция».

То, что говорила Элис Эмброуз о языке лекций Витгенштейна, относится и к языку его текстов. В более поздний период Витгенштейн использовал в своей философской работе исключительно слова обыденного языка в их обыденном употреблении. Собственно, придание им какой-либо специфической функции противоречило бы само́й его поздней философии, которая показывала невозможность существования «приватного языка», основанного на следовании правилам, созданным для себя самого, потому что такой язык был бы непереводим и лишен критериев правильного употребления, соблюдение которых могли бы контролировать другие [18] См. об этом: Карл-Отто Апель, Трансформация философии . М.: Логос, 2001. С. 96. . Столь отчетливая тяга к упрощению искусственной терминологической компоненты авторского словаря (при одновременном расширении лексического богатства) позволяет переводчикам сконцентрироваться не на создании неологизмов или чего-либо подобного, но на селекции и уточнении узуса обыденных слов собственного языка.

Тем не менее выборочно коснемся некоторых аспектов нашего перевода. При всей терминологической гибкости позднего Витгенштейна минимальные различения близких по значению слов (исходя из практики их употребления) могут быть полезны. Например, мы остановились на следующих соответствиях: Gebrauch – «употребление», Verwendung – «использование», Anwendung – «способ применения», Benutzung – «регулярное использование». При этом, обратившись к одному из существующих переводов «Философских исследований», мы снова увидим вариативность: «а между тем его значение заключено в его употреблении » – und anderseits liegt seine Bedeutung in seiner Verwendung (с. 161, § 197); «…существует регулярное их употребление » – …es einen ständigen Gebrauch … gibt (с. 162, § 198). И в большинстве случаев так – «употребление». Но в § 199: « применения , институты» – Gebräuche (установления, обычаи), Institutionen, или, например, на с. 181, в § 288: «будет видно из его применения этого слова» – wird er im Gebrauch des Wortes zeigen, и т. д.

При переводе на русский язык традиционно ведутся дискуссии по поводу немецкого слова Bild [19] Ср., например, предуведомление Владимира Иткина к своему переводу «Голубой» и «Коричневой книги»: «Самым проблематичным может показаться перевод английского picture как “образ” или “изображение”. Аргумент в пользу такого перевода: такие варианты приемлемы, поскольку этот термин Витгенштейн использует не просто в смысле “картинка” (что имеет значение нарисованного изображения), а в смысле немецкого Bild , т. е. образ в широком смысле слова. Здесь может возникнуть смешение с английским image , последнее – это мысленный образ (ср. английское imaginary ). Действительно, в ряде случаев Витгенштейн делает упор именно на противопоставлении картины как картинки или пиктограммы мысленному образу (даже если речь идет об “образе”, “находящемся в голове”, Витгенштейн пытается расщепить это понятие). Справедливости ради стоит сказать, что наиболее широким спектром значений в русском языке обладает слово “картина”, но, к сожалению, его употребление очень ограничено. Соответственно, возникает ситуация, когда: a) необходимо соблюсти единую терминологию; b) при этом слово “картинка” имеет слишком конкретное значение; c) слово “образ” имеет слишком широкую область значений; d) слово “картина” не всегда употребимо в нужных нам случаях. Мы остановились на слове “образ”, хоть и признаем спорность этого варианта перевода. Так или иначе, контекст обычно проясняет суть» (Людвиг Витгенштейн, Голубая и коричневая книги / Пер. с англ. В. А. Суровцева, В. В. Иткина. Новосибирск: Издательство Сибирского университета, 2008. С. 13). . Разные переводчики Витгенштейна предпочитают разные варианты перевода. Например, В. Бибихин считал, что Bild это «рисунок» [20] Об этом мы можем судить в том числе по его переводам на лекциях, посвященных работам Витгенштейна. Из «Голубой книги»: «Если мы удержим в поле зрения возможность рисунка , который, оставаясь правильным, не имеет никакого подобия с предметом, то будет совершенно бессмысленно вставлять какую-то тень между фразой и действительностью. Ведь тогда сама фраза может служить такой тенью (Wenn wir die Möglichkeit eines Bildes im Auge behalten, das, obwohl es korrekt ist, keine Ähnlichkeit mit seinem Gegenstand hat, dann wird es völlig sinnlos, einen Schatten zwischen Satz und Wirklichkeit zu schieben. Denn nun kann der Satz selbst als so ein Schatten dienen)» (Владимир Бибихин, Витгенштейн: лекции и семинары 1994–1996 годов . СПб.: Наука, 2019. С. 111–112). Здесь полезно обратить внимание и на то, как Владимир Вениаминович предлагал переводить немецкое Satz – как «фраза». Мы в своих переводах предпочитаем оставлять «предложение». , В. Суровцев вполне аргументированно настаивает на «образе», Ю. Асеев и М. Козлова считают, что лучше переводить его как «картина»; правда, в своем переводе они используют все возможные варианты – «образ», «картина», «изображение». Ср. в их русском издании «Философских исследований»: «он должен взять тот цвет, образ которого всплывает в его сознании при звуках услышанного слова» – er soll die Farbe nehmen, deren Bild ihm beim Hören des Wortes einfällt (с. 170, § 239); «Представление – не картина , но картина может ему соответствовать» – Eine Vorstellung ist kein Bild , aber ein Bild kann ihr entsprechen (с. 184, § 301); «При этом человек мог бы указывать на изображение в зеркале» – Dabei könnte man auf ein Bild im Spiegel weisen (с. 208, § 411. – Здесь и ранее везде курсив наш. – В.А. ) [21] Людвиг Витгенштейн, Философские работы . Ч. I. Такая же вариативность используется этими переводчиками (безусловно, в целом виртуозно и блистательно справившимися со сложнейшими трудами Витгенштейна) при передаче на русском языке немецкого глагола denken (включая его субстантивированную форму) – в разных местах перевода возникает то «думать», то «мыслить»: «“Можно ли мыслить , не говоря?” – А что такое мыслить ? – Ну, а разве ты никогда не думаешь ?» (с. 189, § 327; “‘Kann man denken , ohne zu reden?’ – Und was ist Denken ? – Nun, denkst du nie?”); «Может ли машина думать ?» (с. 197, § 359; “Könnte eine Maschine denken ?”). Насколько мы знаем, это нигде ими не эксплицировано, но здесь отчетливо видно, что переводчики, пренебрегая идентичностью передачи немецкого слова, при переводе довольно аккуратно проводят различие в русском языке между «мыслить вообще» (если имеется в виду процесс мышления, не атрибутируемый в данном конкретном случае субъекту) и «я (ты, он, она) думаю». . Нам подобная вариативность совершенно не кажется проблемой, поскольку настойчивое следование одному-единственному принятому варианту перевода многозначного слова не всегда способствует лучшему пониманию первоисточника, но, наоборот, местами лишь затемняет его смысл, вжимая вольное течение языка оригинала в узкое ложе того или иного переводческого решения.