Бухаров А. С. - Онтосоциология. Введение. Второе, исправленное издание

Подобное понимание задач и проблем, условий и смысла существования социальной науки разделяется далеко не всеми. Как, впрочем, и бремя разрешения постоянно возникающих в ней методологических затруднений.

Нередко декларируемые, в этом и иных контекстах, возможность или, по меньшей мере, индивидуальная способность обходиться при анализе различных измерений «социального» без общей теории и эксплицитного установления ее оснований остается не более чем свидетельством фактического замещения ясно формулируемых исходных постулатов и исследовательских процедур их тем или иным формообразующим суррогатом. Диапазон построений подобного рода может простираться от стилистически виртуозной литературной экспрессии эмерджентных очертаний и экзистенциальной муки непосредственно переживаемого и неповторимого индивидуального опыта вплоть до соображений не выходящих за рамки обыденного, профессионального или официального здравого смысла. Однако наиболее распространенным способом построения социологически «полезных» обобщающих объяснений, или интуитивно-значимых смысловых ориентаций – когда они не сводятся к констатации очевидных регулярностей или семантическому импрессионизму – остается отнесение оснований изучаемого феномена к его контексту, либо корреляция переменных исследуемой зависимости. При этом второе оказывается преимущественно вариацией первого, а его отличие заключается в акценте на порядке и процессе связи этих, содержащихся в контексте, видоизменяющихся оснований и их атрибутов, по разным признакам выделяемых в рамках наблюдаемой зависимости или в соотносимых с нею областях наблюдаемой реальности. Отличие обобщений, содержащихся в трудах сторонников «свободы от метафизики» и трезвого теоретического самоограничения, от подхода их оппонентов и исторических предшественников заключается, чаще всего, в одном – в свойственном работам первых из них имплицитном характере онтологического масштаба теоретизирования. De facto этот масштаб неизменно полагается самим предполагаемым «контекстом», избранными специфическими основаниями, средствами и мерой его конкретизации. Интеллектуальная сдержанность, нежелание ввязываться в бесплодное обсуждение «умозрительных» проблем чаще всего не служат препятствием для порой едва видоизмененного воспроизводства собственно самой отвергаемой и всегда онтологически определенной общей концептуальной логики со всеми внутренне присущими тому или иному из ее вариантов постулатами и тупиками. Одним из следствий этого оказывается репродукция едва ли не полного набора соответствующих тематических и методических частностей, во многом возникших еще в контексте проблематики становления и дифференциации социальной науки и периодически, и пока безуспешно, «преодолеваемых» ее кризисами. До сих пор попытки теоретических инноваций в целях и на почве переосмысления социально-исторического опыта и «выхода за пределы» его классических концепций без всестороннего критического анализа последних в целом оборачивались лишь воспроизводством порождающей их внутренне противоречивой идейной основы, а вместе с тем и производимых ею интеллектуальных продуктов. Тиражирование их узнаваемых контуров в периодически обновляемой терминологической оболочке видоизмененных определений «современности», ее социальных коллизий, латентных и формализованных структур, обнаружений и интуиций, в определенном смысле поддерживая интерес к теоретическому поиску, одновременно оказывается свидетельством достигнутой степени его результативности. Большинство исследователей, оценивающих состояние общей социальной теории, приходят к выводу об очевидном кризисе этой области научного знания.

Проявлением своего рода интеллектуальной «усталости» и неверия в теоретическую продуктивность уже давно не обновлявшегося набора мирно сосуществующих парадигм общественной науки и сложившегося в ее рамках разделения труда становятся периодически повторяющиеся попытки бросить вызов доминирующим представлениям об «идеальном типе» научного объяснения социокультурной реальности и методов ее исследования. Однако, парадоксальным образом и, очевидно, не случайно, эти попытки вновь и вновь стихийно образуют серию очередных дихотомических вариаций ее теоретического толкования. В своих крайних деструктивных воплощениях они представляют собой все новые разновидности неустанно развиваемой идеи невозможности построения общей социальной теории в силу заведомой ущербности, локальности или ангажированности социального знания как такового, уникальной природы и специфической структуры принципиально несводимых к единым основаниям исходных позиций, ресурсов, способов и целей его производства и коммуникации. Однако основной спектр обновленных общесоциологических представлений обнаруживает себя, возникая в предельно интуитивных или сугубо эстетических интерпретациях «жизненных», нежизнеспособных и откровенно безжизненных, распадающихся миров социологического пост-модерна, с одной стороны, и завершаясь в нео-технологических определениях и гипостазируемых идеально-типических конструкциях теоретического сознания, исследующего становящееся (или вновь обнаруживаемое) «глобальное общество», с другой. Удивительным образом сам очевидный факт регулярного воспроизводства общей конфигурации социальной теории, обнаружения некоей устойчивой логики возникновения ее различий, возможности ее, этой логики, связи с исследуемой реальностью, ее строением и движением, иными словами собственно общесоциологическая проблематика, охватывающая самые основания социального знания, оказывается в лучшем случае на периферии интересов социологического авангарда.

Характерным для широкого круга утвердившихся в общественной мысли тенденций, обнаруживающих попытки построения новой социальной теории, является стремление обосновать ее необходимость не столько итогами критической саморефлексии последних десятилетий, сколько, и в первую очередь, возникновением «новой реальности», не существовавшей для прежней социальной науки. Как следствие, до сих пор преобладающие в ней теоретические представления предлагается рассматривать в качестве исчерпавшего себя идейного антиквариата, некогда сыгравшего свою роль, но большей частью малопригодного в деле нового осмысления «современности». Этот подход таит в себе немало парадоксов. Одним из них оказывается подспудно выражаемое восприятие некоей части результатов «прежней» социальной науки в качестве заслуживающих доверия – оценка, влекущая, в свою очередь, признание и определенной меры адекватности историко-социологической теории классического периода ее предмету, «эпохе модерна», и, как следствие, относительной продуктивности ее методов. Однако одновременно производится своего рода волевое упразднение дальнейшего исследования проблематики и методологии социальной теории, в том числе их истории, только, между тем, и дающего возможность выяснения как глубинных истоков ее постоянно воспроизводящегося кризиса, так и вероятных путей выхода из него.