Владимир Мартынов - 2013 год

Зона opus posthumum и зона opus prenatum представляют собой разные области бытия, которые отличаются друг от друга различными взаимоотношениями сознания с окружающей действительностью. Если говорить о зоне opus posthumum , то взаимоотношения сознания с окружающей действительностью, складывающиеся в ней, могут быть проиллюстрированы на примере того персонажа из рассказа Суротдинова, который вернулся в Ленинград после мнимого конца света, пребывая в полной уверенности, что конец света совершился на самом деле и никакого Ленинграда больше нет. Вот он ходит по ленинградским улицам, встречается с друзьями и коллегами, совершает различные поступки и принимает участие в различных житейских ситуациях, прекрасно осознавая, что ничего этого нет и что все это лишь кажимость, лишь наваждение, посланное ему в качестве испытания. Он прекрасно осознает все это, но продолжает ходить по улицам и принимать участие во всех необходимых и не столь необходимых жизненных процессах, ибо у него просто нет другого выбора. На первый взгляд может показаться, что это абсолютно фантастическая и придуманная ситуация, но на самом деле она вполне реальна, и мне самому довелось пережить нечто подобное, когда в начале 1990-х годов началось мое стихийное возвращение из пространства Церкви в пространство культуры. Ранее, когда я на всех парусах несся в пространство Церкви, я искренне полагал, что навсегда прощаюсь с пространством культуры. И вот теперь, когда я вновь очутился в этом, казалось бы, навсегда покинутом мною пространстве, я испытал какое-то двойственное чувство. С одной стороны, все оставалось как бы по-прежнему: интригующие книги, концерты, выставки, спектакли, фильмы – все это было и вызывало живейшую реакцию, а с другой стороны, память моего предыдущего церковного опыта подсказывала мне, что всего этого как бы и нет. Я начал принимать самое активное участие в культурной жизни и во многих областях достиг известных успехов, но в то же время меня не покидало ощущение того, что я принимаю участие в чем-то таком, чего не существует на самом деле и что осталось в прошлой жизни. Это двойственное ощущение и является сутью зоны opus posthumum . Ты видишь, как что-то происходит, но знаешь, что этого не существует на самом деле. Ты знаешь – того, что происходит, не существует на самом деле, но все равно принимаешь в этом участие, потому что у тебя нет другого выхода и ты не можешь делать ничего другого. Единственным честным выходом из создавшейся ситуации может быть только такая деятельность, которая заключает в себе сообщение о том, что на самом деле она не существует как деятельность, но есть лишь чистая кажимость, лишь эфемерный отзвук того, что имело место ранее. Именно такая деятельность и порождает культурные продукты, совокупность которых образует пространство зоны opus posthumum .

Вообще-то, все вышесказанное можно рассматривать как некую разновидность солипсизма: сознание объявляет окружающую действительность несуществующей и начинает вести себя таким образом, будто на самом деле так оно и есть. Но все дело заключается в том, что сама эта окружающая действительность на протяжении 1990–2000-х годов как бы двинулась навстречу моему сознанию и прямо на глазах начала становиться чем-то все менее и менее существующим.

Во всяком случае, это смело можно сказать о культуре, которая в указанные годы чахла и жухла столь очевидным образом, что даже ленивый не мог не заметить этого. Когда я думаю об этом бесславном периоде, мне на ум всегда приходит уже упоминавшийся рассказ Борхеса «Смерть богослова», который лучше каких-либо фактов и свидетельств передает атмосферу неумолимого культурного затухания конца ХХ – начала XXI века.

«Спустя некоторое время вся обстановка, за исключением кресла, стола, стопки бумаги и чернильницы, начала истаивать и в конце концов сделалась невидимой. Кроме того, на стенах жилища проступили пятна сырости, пол украсился желтыми разводами. Одежда тоже стала толще и грубее. А так как он продолжал писать и настаивать на ненужности милосердия, то его поместили в подземелье, где содержались такие же, как он, богословы. Там он просидел несколько дней и начал сомневаться в своем тезисе, и тогда ему разрешили возвратиться. Теперь его одежды были из задубелых кож, но он принудил себя думать, что ему все показалось, и продолжал прославлять веру и поносить милосердие.

Однажды вечером ему стало холодно. Он обошел дом и увидел, что его жилье уже не совсем такое, как на земле. Одно помещение было завалено какими-то непонятными орудиями, другое сделалось таким маленьким, что в него нельзя было войти, еще одно не поменялось, но теперь его окна и двери выходили на большую песчаную косу. Комната в глубине дома была полна людей, которые превозносили его и твердили, что такого ученого богослова еще не бывало. Похвала его обрадовала, но часть этих людей была безлика, а другие походили на мертвецов, и он из-за этого проникся к ним недоверием и неприязнью. И тогда он решил написать похвалу милосердию, но страницы, написанные им сегодня, назавтра оказывались чистыми. Происходило так потому, что писал он их неискренне.

К нему приходили многие из тех, кто недавно умер, но ему было стыдно за такое убогое жилище. И для того чтобы все уверились, что он на небесах, он уговорился с одним колдуном, обитавшим в помещении в глубине дома, и тот слепил приходивших обманным блеском. Едва все уходили – а иногда еще и до их ухода, – снова проступали пятна сырости и нищета» [4] Перевод В. Г. Резник. .

Конечно же, сам Борхес вряд ли мог предположить, что когда-нибудь эти его строки смогут превратиться в столь точное и исчерпывающее описание культурной ситуации, сложившейся на рубеже тысячелетий, и тем не менее лучшего описания этой ситуации, мне кажется, и представить невозможно. Ведь в нем есть практически все, что можно увидеть в сегодняшней культуре: и обманчивый блеск, скрывающий пятна сырости и жалкую нищету, и исписанные страницы, становящиеся на следующий день чистыми, ибо все написанное на них было неискренним, и – самое главное – творцы этой культуры, которые, подобно борхесовскому Меланхтону, самоупоенно продолжают заниматься творческой деятельностью, не подозревая о том, что они уже давно мертвы. Словом, все это представляет собой исчерпывающее описание зоны opus posthumum , выход из которой может быть только один: нужно отбросить все иллюзии и осознать, что я действительно пребываю в зоне opus posthumum . Это исключительно внутреннее свершение, происходящее только внутри меня самого, в то время как окружающая меня действительность будет оставаться неизменной, то есть все той же самой зоной opus posthumum , пребывание в которой я до сих пор не осознавал. После этого мое сознание становится адекватным окружающей действительности – действительности зоны opus posthumum , но это только половина дела, ибо адекватность моего сознания окружающей действительности еще не означает выхода за пределы этой действительности. Для того чтобы осуществить этот выход, необходимо еще одно внутреннее свершение, нужен еще один солипсический жест, а именно: оставаясь в действительности зоны opus posthumum , нужно перейти внутри себя самого в пространство зоны opus prenatum в надежде на то, что мое внутреннее пространство в какой-то момент сможет преобразить окружающую действительность.