Александр Ивченко - Снимать штаны и бегать

Из-за слухов о наградном оружии, с которым он якобы был похоронен, могилу генерала многократно тревожили. Местные крестьяне мечтали найти его «золотую шаблюку». Можно было б предположить, что саблю, полученную из рук императора, если она вообще была, генерал проиграл в карты или заложил ростовщикам задолго до смерти. Естественно, в могиле ничего не находили. Но слухи о неудачах забывались гораздо быстрее, чем сплетня о «золотой шаблюке». А потому землю на Торцовском кладбище перепахивали вплоть до строительства завода. Не только на кладбище, но и в генеральской усадьбе, и вокруг деревеньки Бубнеевки.

Сегодня и усадьба, и Бубнеевка ушли на дно водохранилища. Где покоятся кости генерала Бубнеева, никто с точностью сказать не может.

– Даже вы?

– Даже я… Мы подошли к главному. К особенностям человеческой памяти. С нею все не так просто. Казалось бы, память дана людям, чтобы помнить. Но на самом деле она дана еще и затем, чтобы забывать. Что запомнить, а что забыть – решает сам человек. В этом и состоит искушение. Ведь, согласитесь, человеческая память очень часто бывает пристрастна. Иногда человек ревниво перебирает людские свершения и с гораздо большей охотой удерживает в памяти низкие и подлые поступки как возможное оправдание собственным подлостям и низостям, но не переносит подвигов, светлых и искренних жертв, объяснения которым не находит в себе.

Посудите сами: генерал Бубнеев остался в истории, благодаря скандальной красоте своей супруги и некоторым вольностям ее поведения. История сохранила этот пошлый светский анекдотец, утратив, правда, его подробности. Народная молва за двести лет не забыла даже генеральскую «золотую шаблюку». А что осталось в истории от десятков тысяч жизней, которые прервались в один день на Бородинском поле? Для подлинного подвига тысяч и тысяч простых ополченцев, солдат и офицеров места на страницах истории нашлось очень мало. Мы знаем имена десятков, в лучшем случае – сотен. Остальные ушли безымянными. Их имена с благодарностью хранились в памяти выживших в той битве.

Но человеческий век короток. Один за другим ушли те, кто видел Бородино своими глазами. Их имена постепенно стирались из людской памяти, как стирались они и с могильных плит. Вместе с ними стерлись люди. Поэтому я не могу вас познакомить с героями той войны. Их нет…

– А что есть?

– Наверное, вам виднее. Предположу, что с годами гром артиллерии и свинцовый дождь, рвущий плоть на куски, в людской памяти подменился бравурной барабанной дробью. Ополченец, вооруженный одной лишь дубиной-ошарашником или вилами, стал бравым усатым кавалергардом. Реки крови превратились в потоки шампанского, стоны раненых, моливших о смерти – в лихие гусарские баллады. Тиран, стоявший в двух шагах от порабощения всего мира, сегодня видится не более чем смешным коротышкой. Война, потрясшая и обескровившая всю Европу, перемолота памятью в развеселую прогулку хмельных гусар, которые прогнали французов едва ли не хворостиной, как стаю гусей.

Впрочем, вы и без меня все это знаете… Я, если так можно выразиться, несколько старомодна, и потому у меня-то несколько другой взгляд те события.

– Извините, Елизавета. Я, признаться, до сегодняшнего дня как-то по-другому представлял себе м-м-м… вопросы жизни и смерти… Но, учитывая обстоятельства и всю необычность положения, могу ли я спросить о… вас?

– Обо мне? – смутилась Елизавета.

– Да! Мой вопрос может показаться странным. Но как же вы? Вы говорите, что тех людей стерли. А что будет, когда вас… вас сотрут?

Елизавета посмотрела на Василия долгим взглядом, в котором он прочел не то удивление, не то разочарование, не то глубокую тоску.

– Этого я, к сожалению, знать пока не могу, – наконец, сказала Елизавета и через силу улыбнулась. – Но что верно, то верно. Я действительно вписана здесь «на птичьих правах». Но, надеюсь, меня очень быстро не сотрут?

– Да, конечно! – поспешил заверить Раздайбедин, но в голове снова завертелось огненное колесо: «На птичьих правах!? Что это значит? Это все из-за той дрянной галки? Ведь это она показала мне могильную плиту! Может, и я здесь из-за этой проклятой птицы?! А ведь она мне сразу не понравилась! Я с ума сойду – это просто в голове не укладывается!»

Последние слова Василий произнес вслух.

– Наверное, у вас очень болит голова? – с сочувствием произнесла Елизавета.

– Есть немного – признался Василий. И вдруг, поражаясь своему нахальству и развязности спросил:

– А у вас выпить найдется?

Елизавета смутилась в ответ.

– Есть. Настойка. Но она, знаете ли…

– Долго настаивалась? – выручил Василий.

Елизавета развела руками:

– Гости у меня тут нечасто. А сама я… Ну, вы понимаете.

– Позвольте полюбопытствовать – что за настойка?

– Рябиновая, – просто пояснила Елизавета. По спине Василия опять пробежал холодок, и огненное колесо снова завертелось: «Само собой! Не из ананасов же – вокруг лестницы росли одни рябины! Что за вопросы я задаю! Впрочем, какая разница? Любая жидкость – лишь вызов моей адекватности! Будь что будет!»

Тем временем Елизавета встала и проплыла мимо Василия к черной громадине комода, вынула оттуда старинный графин с большой хрустальной пробкой, и витиеватый фужер. Принимая его из рук Елизаветы, Василий случайно коснулся ее пальцев и вздрогнул. Пальцы были холодны, как лед.

– Вечная память! – неуверенно произнес Василий, поднимая бокал. Елизавета ответила ему взглядом, полным невысказанной грусти.

Рябиновая настойка огнем растеклась по желудку и приятно ударила куда-то под темя. Реальность снова поплыла и смазалась. Василий опять подумал, что ему снится какой-то странный сон. Но даже во сне он не мог упустить возможность взять столь необычное интервью.

– Скажите, Елизавета! Но как? Как вы – здесь? Такая молодая – здесь? Объясните!

– Не уверена, что поняла вопрос. Я здесь потому, что таким был мой выбор.

– Самоубийство? – удивился Василий.

– Да, все мои знакомые сказали именно так… Моя история вряд ли может служить кому-то примером. Но лично я могу гордиться тем, что в своей жизни сделала хотя бы один решительный шаг. Правда, назад отсюда пути для меня просто нет.

Василий вдруг испугался и пробормотал побелевшими губами:

– Как – нет пути назад? Но ведь я… Ведь я же не выбирал само… Самоубийство! Я не хочу! Я не уверен, что выбрал правильно. Я был… немного не в себе!

– Не знаю, правильно ли я поняла вас. Вы не довольны тем, что выбрали?

– Нет. То есть, да. В некоторой степени. – Василий почувствовал, что мысли путаются все сильнее и сильнее.

– И что бы вы выбрали, если б имели такую власть? Кем бы вы хотели быть?

– Я? – Василий покраснел и сказал застенчиво. – Пожалуй, Богом…