Владимир Кутырёв - Cова Минервы вылетает в сумерки. Избранные философские тексты ХХI века

Допустим, однако, возможность существования некоего бестелесного сознания. Это не человек, да и вопреки традиционным религиозным представлениям, не душа, ибо для души нужно тело. «За душой» научных сторонников бессмертия стоит бессмертная информация. Она, разумеется, не простая, а осознавшая самое себя. Каков характер ее бессмертия? Может ли она быть «личной», индивидуальной? Нам кажется, что индивидуальное бессмертие невозможно не только из-за бренности природного субстрата, но «по определению». Его запрещает сама логика. Бессмертие – бесконечность во времени, а понятие индивидуальности предполагает единичное, то есть конечное. Индивидуальное, единичное потому и единичное, что выделено, от-граничено, о-конечено: а) в пространстве; б) во времени. Пространство и время (хронотоп), как известно, неразрывны, будучи разными параметрами мирового континуума. О бессмертии, следовательно, можно говорить лишь применительно к бытию в целом. Отдельное, индивидуальное не бессмертно, будь то тело, душа или конкретный информационный комплекс. Умирает даже информация, ибо при изменении общих условий она превращается в дезинформацию и должна обновляться.

У сциентистов, техницистов нет ясности в отношении личного бессмертия. В свое время академик В. Глушков предлагал людям вместо смерти «уйти в машину», что в принципиальном плане уже осуществляется. Наряду с тем, что идеи, мысли большинства умерших остаются в памяти родственников или в книгах, они теперь кодируются, вводятся в компьютеры, циркулируют в единой системе информации. Образы умерших маячат на телеэкранах, они говорят, поют и пляшут. Но мы почему-то не считаем их живыми. Впрочем, не все. Современные последователи Н. Федорова твердо уверены «во всесилии знания, побеждающего смерть и могущего на базе информационных программ биополевых систем возвратить к жизни всех ушедших в небытие». [25] Подробное обоснование гипотезы «биополевой формации как субъекта жизни и психики» предлагает, например, А. К. Манеев в книге: Человек: философские аспекты сознания и деятельности. Минск, 1989. Мы таким образом встретимся со своими воскресшими отцами, которые, правда, в отличие от «отцов» Н. Федорова будут на «небелковой основе» (узнаем ли мы тогда их?), и предстанут улучшенными, «более совершенными» (а мы, увы, рождались от несовершенных). Весь этот идеологический вздор нужен для самообмана и отождествления небелковых автотрофных систем с людьми, в то время как на самом деле так называемые воскресшие отцы, – а вернее «большие братья» – это новые мощные и в целом действительно бессмертные носители информации, возникшие в ходе становления искусственной реальности.

Как ни странно, в период зарождения идей о возможности технического обеспечения бессмертия человека, когда все было довольно туманно при господствовавшей тогда почти всеобщей религиозности, отношение к ним было более здравым. Не только со стороны «позитивистов» или атеистов, что тогда само собой разумелось. Н. Бердяев, например, тоже считал, что обещаемое бессмертие является безличным, а в таком случае оно бессмысленно. Человек как бы растворяется во вселенной, сама же идея бессмертия есть его своеобразное «прельщение». [26] См.: Бердяев Н. Самопознание. Опыт философской автобиографии. Париж. 1949. Мы думаем, что подобная оценка сохраняет свое значение, более того, на фоне сциентистского перерождения сознания людей она актуализируется. Идейная «работа на бессмертие», поставленная на научную почву, грозит ускорить наш конец. Ей надо противостоять: «Пусть жизнь и умирает, но смерть не должна жить». [27] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 64.

В бессмертие, как и в бога, можно только верить. Это область, как показал еще Кант, практического разума. Объекты веры, поклонения историчны, они меняются: священные камни, деревья, тотемные животные, богочеловек (Будда, Христос, Мухаммед) и вот: бессмертная техника, искусственный интеллект, роботы, «Большой Компьютер Всего». Б-К вместо Б-Г, только и всего. Ряд бесконечен, а мы – конечны. Стоит задуматься: если уж потребность сознания в постулировании некоего абсолюта неистребима, то не лучше ли продолжать культивировать веру в Бога в образах человека? А в области предметной деятельности вместо упования на ноосферу, которая будет управлять всем и вся, попытаться управлять самой ноосферой. Центр тяжести наших забот о выживании надо переносить на регулирование искусственной среды и ее приведение к человеку, к его мере, соотнося с возможностями коэволюции и взаимной адаптации. Если, разумеется, верить, что от человека что-то зависит или, другими словами, он способен к творчеству.

Даже если не уходить вглубь веков, судьба понятия «творчество» драматична. Его траектория то напоминает броуновское движение, то пропадает совсем. В советской марксистской философии, кто ее еще помнит, о творчестве почти не говорили (отчасти может потому, что была стеснена сама творческая активность). Господствовало «отражение». В основе официального мировоззрения лежал тезис: сознание – высшая форма отражения материи. Превращенный в «ленинскую теорию отражения», он был парадигмой тогдашней гносеологии, фундаментом гуманитарного образования, представлений о бытии вообще. В сущности говоря, это была парадигма натуралистической науки XIX века. Советский марксизм оставался в русле модернизма, классики, защищал ее, сопротивляясь начинающемуся постмодернизму.

В конце 60-х – 70-х годах ХХ века она стала интенсивно размываться. Правда, не без борьбы, в которой полезно, ради извлечения опыта, проследить несколько этапов.

Опираясь на работы физиологов, прежде всего П. К. Анохина, отражение начали трактовать как опережающее. Понятие «опережающее отражение» похоже на «жареный снег», но оно пробило первую брешь в созерцательном характере гносеологии. Следующий этап перемен ознаменовался усиленным цитированием, с далеко идущими выводами, положения В. И. Ленина, что «сознание не только отражает мир, но и творит его». Было признано, что «элемент творчества» входит в само отражение. В монографиях по теории познания появились разделы «отражение как творчество». Завершилось это, сопровождавшееся довольно резкой полемикой перетягивание каната между сторонниками отражения и творчества, достижением некоего паритета: сознание есть отражение и творчество. Однако уже в 80-е годы об отражении если и вспоминали, то лишь как о «моменте творчества» – пластинка перевернулась. В настоящее время сознание рассматривается как творческое по самой своей сути. Книг по отражению больше не издают, конференций не созывают. Они посвящаются творчеству. Творчество вбирает в себя все, ибо любое сущее когда-то возникло, любая традиция была новацией.