Шарль Фурье - Теория четырех движений и всеобщих судеб. Проспект и анонс открытия

«В Гармонии богатство не только сохраняется, но еще и увеличивается, оно вступает в игру счастливых метафор, наделяя фурьеристские демонстрации то церемониальным блеском драгоценных камней („капля алмаза в лучезарном треугольнике“, орден за святость в любви, т. е. за всеобщую проституцию), то скромностью, исчисляемой в су „20 су Расину за его трагедию „Федра“; правда, эта сумма приумножена всеми кантонами, решившими почтить драматурга); сами операции, связанные с деньгами, также являются мотивами для приятной игры: эта игра в войне любви состоит в искуплении (выкупе) пленных. Деньги причастны сиянию удовольствия („Органы чувств не могут по настоящему вознестись в небо без посредства денег“): деньги желанны, как это было в прекрасную эпоху цивилизованной коррупции, а пройдя эту эпоху, они увековечиваются на правах роскошного и „неподкупного“ фантазма». (Барт Р. Сад, Фурье, Лойола. М.: Праксис, 2007. С. 113).

«Фурье стремится расшифровать мир, чтобы переделать его (ведь как переделать, не расшифровав?).

Фурьеристская расшифровка исходит из самой трудной ситуации, заключающейся не столько в невыявленности знаков, сколько в их непрерывности. Есть высказывание Вольтера, которое Фурье непрерывно повторяет на собственный счет: „Но какая же густая ночь еще скрывает (вуалирует) природу“?; а ведь в вуали, в конечном счете, важна не столько идея маски, сколько идея скатерти. Еще раз: древнейшая задача логотета, основателя языка, состоит в том, чтобы без конца кроить язык: первая операция – «кусать» скатерть, чтобы впоследствии можно было ее стягивать (или тянуть на место).

Следовательно, в известной мере надо отличать расшифровку от раскроя. Расшифровка отсылает к полной глубине, к следам тайны. Раскрой отсылает к пространству отношений, к некоей дистрибуции. У Фурье расшифровка постулируется, но на, в общей сложности, второстепенных правах: она касается лжи и притворства цивилизованных классов: так обстоят дела с „тайными принципами“ буржуазии, „которая начинает с того, что сто раз выпаливает ложь в своей лавке ради принципов свободной торговли. Поэтому буржуа послушает святую мессу, а возвратившись, трижды четыреста раз расскажет ложь, обманет и обокрадет тридцать покупателей ради тайного принципа торговцев: мы работаем не ради славы, нам нужны деньги“. Совершенно иное явление, обладающее совершенно иной важностью – раскрой – или, иначе, систематизация (приведение в систему); такое прочтение, являющееся существенным для фурьеристской работы, касается всей Природы (обществ, чувств, форм, природных царств) в том, что она представляет собой целостное пространство Гармонии – ведь человек у Фурье абсолютно инкорпорирован в мироздание, включая небесные светила; теперь это не изобличающее и умаляющее прочтение (ограниченное моральной ложью буржуазии), но прочтение возвышающее, интегрирующее, восстанавливающее, простирающееся до изобилия форм мироздания». (Барт Р. Сад, Фурье, Лойола. М.: Праксис, 2007. С. 126).

Редакция не преуспела в попытках написать внятный комментарий о том, на какого именно Варфоломея намекал Фурье. Может быть имеется в виду Св. Апостол Варфоломей? Но в его житии, вплоть до момента его мученической смерти (а его распяли вниз головой, а потом (он продолжал проповедь) сняли с креста, сняли кожу и обезглавили) отсутствуют упоминания о высказываемой им вражде в адрес библиотек. Всех остальных Варфоломеев, которых удалось обнаружить, встроить в данный контекст не получилось. Вопрос этот остается пока непроясненным, и это интересная задача для будущих поколений российских фурьеведов. – Примеч. ред.

«Мысли Фурье о провиденциальном порядке и всемирной гармонии восходят, если не к „Государству Господню“, Св. Августина, то к идеям Сведенборга, Дюпон де Немура, Бернарден де Сен-Пьера и других мистиков XVIII века. Его учение о всемирной аналогии напоминает высказывания тех же писателей, равно как и идеи Сен-Мартена… а отчасти и Шеллинга ставшего тогда известным во Франции. Космогоническая концепция Фурье вызывает в памяти некоторые черты космогонии тех же Сведенборга, Дюпона и Ретифа де ла Бретонна; идеи Сведенборга о небесных сообществах, образующих гармонические серии по степеням разумности и любви, о притяжении как движущих силах на небе и в аду, и о равновесии, основанном на сочетании противоположностей; мысли Дюпона о возможной одушевленности небесных тел; представления Ретифа де ла Бретонна о планетах, обладающих возможностью размножаться, подверженных заболеваниям, и кончающих смертью. Можно сказать о близости космогонических идей Фурье к идеям теософов.

Однако нет достаточных оснований для положительных утверждений о тех или иных прямых заимствований Фурье из сочинений мистиков. Если нет убедительных доказательств прямого их влияния, то есть основания предполагать влияние косвенное. Ведь город Лион, где Фурье проживал в период становления своего мировоззрения, был в то время одним из основных центров мистицизма: здесь было множество франкмасонских лож, оккультных обществ, различных сект, здесь проходил в 1778 году большой масонский конвент, здесь увлекались месмеризмом, здесь действовали Мартинес, Сен-Мартен, Виллероз, и талантливый авантюрист Джузеппе Бальзамо, ставший знаменитым под именем графа Калиостро, здесь вышло несколько изданий о гипнотизме, магнетизме, каталепсии и сомнабулизме. Всевозможные мистические идеи составляли предмет оживленных дискуссий в среде лионской интеллигенции тех лет, и Фурье, хоть и не читал произведений мистиков, и не был членом ни масонской ложи, ни какой – либо подобной организации, конечно знал из газет, журналов и из живого общения с людьми кое что о мистических концепциях… „Кто создал Фурье? Ни Ланж, ни Бабеф: Лион – вот единственный предшественник Фурье“. Эта фраза Мишле – лучший ответ на этот вопрос». (Зильберфарб И. Социальная философия Шарля Фурье и ее место в истории социалистической мысли первой половины XIX века. М.: Наука, 1964. С. 28).

«Пресса встретила „Теорию четырех движений“ (вышедшую анонимно в 1808 г. в Лионе, причем место издания было написано как Лейпциг, а автор был обозначен как Шарль) полным молчанием, в одной только „Gazette de France“ появилась о ней маленькая заметка. Распространения книга не получила, и почти весь ее тираж остался на складе у книготорговца». (Зильберфарб И. Социальная философия Шарля Фурье и ее место в истории социалистической мысли первой половины XIX века. М.: Наука, 1964. С. 28).

«Классические утопии о лучшей и безопасной жизни являют себя – как замечает Фурье – как „греза о благе – без средств к осуществлению оного, без метода“. Несмотря на соотнесенность с критикой своего времени, они пока еще не сообщаются с историей. Положение меняется, лишь когда руссоист Мерсье своим романом о будущем, романом о Париже в 2440 году, проецирует эти острова блаженства из пространственно отдаленных областей в отдаленное будущее – и тем самым воспроизводит эсхатологические чаяния восстановления рая будущего на внутримировой оси исторического прогресса. Однако же, поскольку утопия и история соприкасаются таким образом, меняется классическое обличье утопии, а роман о государстве начинает отрицать собственные романные черты. Кто восприимчивее других к утопическим энергиям духа времени, тот отныне будет наиболее энергично стремиться к слиянию утопического мышления с историческим. Роберт Оуэн и Сен-Симон, Фурье и Прудон резко отвергают утопизм; но Маркс и Энгельс опять-таки критикуют их как „утопических социалистов“. Только Эрнст Блох и Карл Мангейм в нашем столетии очистили термин „утопия“ от оттенка утопизма и реабилитировали его как надежное средство для поиска альтернативных жизненных возможностей, которые следует применять в самом историческом процессе. Утопическая перспектива вписывается в само политически действенное историческое сознание». (Хабермас Ю. Политические работы. М.: Праксис, 2005. С. 89).