Сергей Алхутов - Возвращение Заратустры

Но разве и походка наша не есть также часть духа? И почерк, коим пишем мы наши письмена? Да, и они суть части — но не капли, ибо ещё слишком сложны и делимы.

Даже и то, называем ли мы хлеб батоном или же булкой или ещё как, даже и то, начинаем ли мы письма наши словами “здравствуйте” или же “добрый день” или ещё как, даже и то, какими пальцами держим мы сигарету, если курим, даже и все эти суть части духа — и воистину капли! О них-то говорят, что мы учимся им у других.

Что для нас есть учиться, то для капель духа есть размножаться. Воистину они, живущие в нашем духе, селятся ещё и во всякий чужой — если смогут. Ибо для духа возможно и моё к чужому, и этим он жив.

Итак, сии малые пребудут вовеки, если размножатся. Само же то, что называем мы духом, есть лишь кружево и движение, и связь, и кривизна, и множество попутчиков. Воистину нет и самого духа!

Когда ночью достают головешку из костра и машут ею и делают ею круги и восьмёрки, разве ни видим мы этих кругов и восьмёрок как светящихся линий? Но их нет, и они лишь путь тлеющей головешки. Воистину не один лишь торнадо и смерч видим мы как тело! И дух таков; когда говорим мы, что дух есть кружево и движение, и связь, и кривизна, да держим в уме своём, что сие значит: дух есть путь тлеющей головешки, и духа нет.

Итак, если как тело, так и дух суть стаи мошек и пачки денег, то зачем они? Сказал бы: чтобы разлететься на куски и рассыпаться в прах, но пишу: ради всякого куска и частицы праха, ибо эти последние суть капли рода и капли духа.

Но разве они не пребудут вовеки сами собою? — истинно так, если сами мы сего не сломаем. Ведь и бессмертное умирает: смертному есть срок смерти, а к вечному она приходит внезапно.

Воистину смерть есть не факт, но срок: никто не считал ещё, сколько бессмертных умерли, едва родившись.

И вот цель и конец всякой жизни: передать другому те вечные капли, что нёс ты в себе и кружевом коих ты был.

Не я ли писал: чихать и чесаться будешь ты, прочтя написанное мной? Воистину, и так переходят капли от духа к духу. Кажется, есть сему имя: воздушно-капельный путь.

Но есть и другой путь. Капли, кружево коих есть мой дух, да прорастут безо всякой болезни и порока великим целым на новой почве. Впрочем, Заратустре ли командовать вечностью?

Итак, если есть некая шаловливая капля духа, своенравно бежавшая от коряги и глыбы целого и избравшая чих и воздушно-капельный путь, мне ли приделывать её к корням? Воистину, вечность сама знает, что ей делать.

Заратустра есть пустая лодка, и его нет ни как тела, ни как духа. И если даже я есмь, то есмь как чтящий свои вечные капли и поступающий по слову их”.

Так писал Заратустра. И, написав, сказал в сердце своём:

“Не лопнет ли по швам и не разлетится и вечными каплями мёртвое тело Дьявола? Воистину, в моей коряге и глыбе эти капли не приживутся. Итак, да будет моё целое и впредь делающим и исцеляющим самоё себя. А впрочем, мёртвые не плодятся. И ещё впрочем: недавно узнал Заратустра, что Дьявол есть ангел божий — и первый из ангелов”.

Однажды Заратустра и хозяин жилища, где он обитал, стояли на платформе подземки города “Мокрая Вода” — на той из платформ, что находится под открытым небом. И была зима, и был мороз, и было солнце.

И Заратустра, глядя в зеркало, что ставится на платформе, дабы видел машинист, как садятся пассажиры, узрел там нечто и сказал спутнику:

“Взгляни! Я дышу, и моё дыхание видно, ибо от мороза изо рта и носа моего идёт пар. И солнце светит на этот пар, и вот, на платформе тень моего дыхания. Мало того: эту тень увидел я в зеркале, и вижу я отражение тени дыхания. И ещё мало того: я сообщил тебе об этом словами, которые сами не суть ли отражения и тени и души вещей?

Не так ли и слова, что записал я на листах моих? Не суть ли и они тени теней и отражения отражений?

Однако я есмь плоть и часть сего мира — я, Заратустра из рода Спитама, сын Пурушаспы и Дугдовы, муж женщины, родившей мне двух дочерей. И эта плоть изогнулась духом.

И дух мой глядит на зеркало и знает: не будь сего стекла и металла и полировки, не было бы отражения.

И дух мой глядит на платформу и знает: не будь сего плотного и плоского места под солнцем, не легла бы и тень, ибо плотное есть ложе для тени.

И дух мой глядит сквозь этот воздух и знает: свистеть может воздух, если бить по нему прутом, и раскаляться, если врезываться в него метеором, и воздух есть плоть — и не самая жидкая и редкая и рыхлая из плотей. И не будь этой плоти, не было бы дыхания.

И дух мой глядит на себя, и так рождается дух духа и тень тени и излучина самой кривизны. Но ныне дух мой вспомнил плоть и вещество”.

“И, пожалуй, не самое жидкое и редкое и рыхлое из веществ вспомнил твой дух?” — спросил хозяин жилища.

“Пожалуй; и я сей же час стану частью этого вещества и салата. Ибо некогда выделил и избрал меня избирающий, и вот: выделение снято и выбор расширен до границ мира” — так говорил Заратустра.

В это время к платформе подошёл поезд, и вагон был густо и часто и плотно набит людьми, ибо настал час пик. И Заратустра и хозяин жилища бросились к вагону, и также многие люди. И проникли в вагон, и сдавило их, как бывает обычно в подземке.

И хозяин жилища услышал голос Заратустры, молвящий: “моя капля в каждом”, — и не мог повернуться на голос, ибо сдавило его людьми, как это бывает в час пик. И ответил Заратустре: “Нам до конечной”.

И поезд ехал и делал остановки, и ближе к концу маршрута людей стало мало, ибо многие выбрали себе станции, предшествующие конечной. И хозяин жилища смог уже повернуть голову и повернул, и вот: Заратустры нет.

И искал его, и звал, и высматривал, и подумал даже: “Как жаль, что не купил себе Заратустра мобильный телефон!” И в тот же миг зазвонило вокруг несколько мобильных телефонов.

И тогда хозяин жилища перестал искать и сказал в сердце своём:

“Заратустра был глубок — и вот, вернулся он в глубины человеческого. Заратустра был возвышен — и вот, вернулся он на вершины всякого человека. И теперь, когда он вернулся, выскажу и я своё маленькое знание.

Есть вершины и есть глубины. Но не на вершинах появилась жизнь, и не в глубинах возникло живое. Воистину, местом появления жизни стало мелководье, и сама жизнь прежде всего есть лужа и грязная пена. Однако из пены возникли прекраснейшие из богов”.

И он стоял, а затем сел на скамью. И туннель поглощал поезд за поездом и был похож на бездонную пещеру, и платформа была вымощена… но нет, это была не брусчатка. И подумал хозяин жилища в сердце своём: “Пола этого да не коснётся кирзовый сапог”.