Маршалл Мак-Люэн - Понимание медиа: Внешние расширения человека

Знал бы Бенда историю, он бы не был так рассержен и удивлен. Ведь роль интеллигенции всегда состояла в том, чтобы быть связующим звеном, или посредником, между старыми и новыми властными группами. Наиболее известной из таких групп были греческие рабы, которые долгое время служили воспитателями и ближайшими поверенными римской власти. И именно эту лакейскую роль поверенного при магнате — неважно, торговом, военном или политическом — воспитатель продолжал играть в западном мире вплоть до настоящего времени. В Англии группой таких интеллектуалов были «Сердитые», [77] «Сердитые молодые люди» — литературное течение, сложившееся в 50-е годы в Великобритании. которые неожиданно выбрались из низших эшелонов на самый верх, воспользовавшись трамплинами образования. Поднявшись в высший мир власти, они обнаружили, что атмосфера там отнюдь не отличается свежестью и здоровьем. Однако свою энергичность они утратили даже еще быстрее, чем Бернард Шоу. Подобно Шоу, они быстро успокоились, погрузившись в пучину воображения и культивирования ценностей развлечения.

В «Постижении истории» Тойнби упоминает многочисленные факты обращения в форме и динамике. Например, в середине четвертого века нашей эры германцы, находившиеся на службе у римлян, внезапно начали гордиться своими племенными именами и сохранять их. Это ознаменовало их новую уверенность в себе, родившуюся из насыщения римскими ценностями, и это был тот самый момент, который отмечен комплементарным сдвигом римлян в сторону примитивных ценностей. (По мере того, как американцы насыщаются европейскими ценностями, особенно со времен появления телевидения, они начинают настойчиво утверждать в качестве культурных объектов американские каретные фонари, придорожные столбы и колониальную кухонную утварь.) В то время как варвары взбирались на вершины римской социальной лестницы, сами римляне были предрасположены перенимать одежду и манеры племенных людей, руководствуясь тем же духом легкомыслия и снобизма, из которого во времена Людовика XVI родилась привязанность французского королевского двора к миру пастухов и пастушек. Казалось, настал естественный момент для того, чтобы интеллектуалы перехватили власть у правящего класса, пока тот, так сказать, слонялся по Диснейленду. Должно быть, именно так казалось Марксу и его последователям. Однако они строили свои расчеты, не понимая динамики новых средств коммуникации. Маркс строил свой анализ, взяв в качестве непосредственной опоры и образца машину, но телеграф и другие имплозивные формы уже начали обращать механическую динамику в ее противоположность.

Эта глава призвана показать, что в любом средстве коммуникации или структуре есть то, что Кеннет Боулдинг называет «границей прорыва, когда система внезапно меняется и превращается в другую систему или проходит в своих динамических процессах через какую-то точку необратимого изменения». Некоторые такие «границы прорыва» будут рассмотрены далее, в том числе границы прорыва из стазиса в движение и из механического в органическое в мире изображений. Одним из эффектов статичного фото стало подавление показного потребления среди богатых, а эффектом ускорения фотографического изображения стало обеспечение бедных всего земного шара фантастическими сокровищами грез.

Дорога, пересекая сегодня свою границу прорыва, превращает города в высокоскоростные автомагистрали, а сама магистраль приобретает при этом непрерывный городской характер. Еще одно характерное обращение, которое происходит после прохождения дорогой ее границы прорыва, состоит в том, что сельская местность перестает быть центром всего труда, а город — центром праздности и досуга. Усовершенствование дорог и транспортных средств фактически перевернуло древнюю конфигурацию и сделало города центрами труда, а загородную местность — местом досуга и восстановления сил.

Ранее возрастание дорожного движения, пришедшее вместе с деньгами и дорогами, положило конец статичному племенному состоянию (как называет Тойнби кочевую культуру собирателей). Для такого обращения, происходящего на границах прорыва, типичен один парадокс: мобильный кочевой человек, промышляющий охотой и собирательством, социально статичен. С другой стороны, малоподвижный специалист динамичен, экспансивен, прогрессивен. Новый магнетический, или мировой, город будет статичным и иконическим, т. е. инклюзивным.

В древнем мире интуитивное осознание границ прорыва как точек, в которых происходит обращение и наступают необратимые изменения, было воплощено в греческой идее hubis, которую разъясняет Тойнби в главах «Постижения истории», озаглавленных «Немезис креативности» и «Смена ролей». [78] См.: Тойнби А. Постижение истории. Сборник. М.: Прогресс, 1991. С. 306–310. Греческие драматурги представляли себе творчество как сотворение, помимо прочего, особого рода слепоты, как это случилось с царем Эдипом, решившим загадку Сфинкса. Греки как будто чувствовали, что наказанием за тот или иной прорыв является общая блокировка осознания тотального поля. В китайском сочинении «Трактат о пути и потенции» приводится ряд примеров перегревания средства коммуникации, чрезмерного овнешнения человека или культуры и той перипетии, или обращения, которое неизбежно за этим следует:

Одной из типичнейших причин прорывов в любой системе является ее скрещивание с другой системой, как это произошло, например, с печатью и паровым прессом, а также с радио и кино, на пересечении которых родился звуковой фильм. Сегодня, с появлением микрофильма и микрокарт, не говоря уже об электрической памяти, печатное слово вновь принимает многие характерные черты рукописи. Однако уже само печатание со съемного набора стало важнейшей границей прорыва в истории фонетической письменности, точно так же, как фонетический алфавит стал границей разрыва между племенным и индивидуалистическим человеком.

Бесконечные обращения, или переходы границ прорыва, происходящие в процессе взаимодействия структур бюрократии и предпринимательства, включают такую точку, когда индивиды стали нести ответственность и вину за свои «частные действия». Это был момент коллапса племенной коллективной власти. Столетия спустя, когда дальнейшее распыление и экспансия исчерпали возможности частного действия, корпоративное предпринимательство изобрело идею Общественного Долга, возложив на индивида личную ответственность за групповое действие.