Станислав Лем - Диалоги

Биолог по отношению к исследуемым объектам находится в положении еще более неудобном, чем тот инженер, а результатом этого неудобства является неодинаковость аксиоматики оценок в различных областях биологии.

Продвигаясь вдоль линии трудов «синхронистов» – исследователей организмов, актуально существующих, – мы встречаем работы, в которых оптимальность биологических решений признается изначально данной. Насекомые, возможно, могут показаться примитивными специалисту по анатомии человека, но не энтомологу. В этом плане невозможно обнаружить критики конструктивных основ отдельных видов системной организации. Это понятно: невозможно критиковать то, чего не знаешь и не понимаешь детально. Например, невозможно критиковать потребность в сне, которая возникает у всех «цефализованных» животных, раз мы понятия не имеем, для чего, собственно, сон существует.

Продвигаясь, в свою очередь, вдоль линии рассуждений «диахроников», то есть эволюционистов, занимающихся палеонтологическим компаративизмом, мы наталкиваемся на утверждения, информирующие о том, что ряд форм был сконструирован «хуже» других – как бы менее функционально анатомически и физиологически. Так же нетрудно заметить, что это утверждения, выстроенные по схеме post hoc, ergo: propter hoc [63]. Потому что сначала утверждается, что ряд форм погиб целыми видами, а потом, в силу вещей, начинаются поиски – в форме догадок – что в их конструктивной «плохости» привело к эволюционному краху. Мало кто запрещает себе выдвигать подобные гипотезы; мало кто признает, что сама локализация внутри организма действующего фактора уничтожения проблематична. Тогда как, если действительно взрыв сверхновой уничтожил в мезозое ящеров – эта аннигиляция никоим образом не может служить доводом их «конструктивной плохости».

Эти две последовательности утверждений взаимно контроверсийны. Были попытки их согласовать, выдвигая гипотезу, что когда-то лучшие и худшие устройства существовали, но сейчас эволюция дошла до предела; а по причине стагнации уже ничего лучшего, чем то, что есть, не возникает. Эту популярную в свое время гипотезу сегодня почти никто не защищает. Эволюционный процесс продолжается (хотя и с заданной ему культурой пертурбацией). В принципе и сейчас одни формы подвергаются отсеиванию, а другие, в качестве «лучших», фильтр селекции пропускает в растущих пропорциях. Итак, как примирить биологию «синхроническую» с «диахронической» – ту, которая только хвалит, с той, которая критикует?

Диахронические утверждения согласовывались бы с синхроническими, устанавливающими «оптимальность» организмов, только при условии, что происходит это по следующей схеме: к актуально существующим свойствам окружающей среды каждая очередная проекция организмов приспособлена великолепно, эволюционные же градиенты создаются изменениями этой среды; то, что сначала было оптимальным решением проблемы адаптации, перестает им быть в связи с изменениями среды, таким образом, целостность таксономической иерархии составляет как бы одна огромная догоняющая система, контролирующая ценности параметров окружающей среды и послушно этим видом обратных связей направляемая. Однако схема эта очевидно ложная. Как правильно отметил С. Бир в своей книге «Кибернетика и управление» (Cybernetics and Management), когда первые позвоночные начинали летать, это происходило не под влиянием изменения их среды обитания на воздушную, даже если на более раннем этапе от рыб произошли пресмыкающиеся только благодаря тому, что пересыхали их влажные места обитания. Однако можно предположить, что сведение эволюции пресмыкающихся к явлению «догоняющему» представляет собой гипотезу в той же степени необоснованную, в какой эта гипотеза не обосновывает рассуждения, чем было вызвано вторжение земных организмов в область атмосферы. Наступление новой окружающей среды, к которой принадлежала атмосфера, наивной концепцией «следования за изменениями среды» объяснить невозможно. Приходится смириться с тем, что генератор разнообразия форм организмов, обусловленный изменчивостью генотипа, обладает некоей созидательной, а не только покорно догоняющей потенцией. Понятие «оптимального приспособления» оказывается – в свете подобной ревизии эволюционно-селекционной схемы – упрощением реального положения вещей. Ничего похожего на «приспособленность, оптимальную безотносительно», не существует, но здесь возможны очередные уровни разнообразных атак тех же самых задач адаптации, и именно явление зарождения непрекращающейся мутационной изобретательности обнаруживает, что финальный образ эволюционного процесса, пронизанный представлениями об однозначно стабилизирующей роли естественного отбора, противоречит самим основам как главной характеристике биоэволюции.

Поэтому мы должны проявить скромность и, памятуя о масштабах собственного невежества, допустить возможность того, что среди форм, которые кажутся нам одинаково хорошо адаптированными, сейчас существуют как и такие, которые подвергаются как раз в это время, из-за своей плохой адаптации, отсеиванию, так и такие, что находятся в стадии трансформации, перестройки, только мы не в состоянии одни от других отличить. Мы не можем этого сделать в диахроническом режиме, исследуя суммарно и в целом результаты длительных серий селекции и отсеивания, потому что для этого слишком короток наш век; аналогично весь двухвековой период существования биологии с точки зрения темпа эволюции является мгновением слишком ничтожным, чтобы из него можно было бы заметить изменения подобного рода в их направленности. Мы не можем сделать этого в синхронном режиме, потому что для этого нам необходимо досконально знать численные ценности – характеристики внутренней таксономии обратных связей. В технике первый подход соответствовал бы длительной серии наблюдений, представляющей, например, историю летающих машин легче воздуха, а второй – знанию кинематики и управления, а также устойчивости таких машин, сопоставленных с характеристиками самолетов. В первом подходе мы опускаем сведения об «имманентных» свойствах этих летающих устройств, ограничиваясь констатацией того, как фактически происходило развитие (то есть того, что воздушные шары и дирижабли были побеждены самолетами в «борьбе за существование»). В другом же, отказываясь от исторического ракурса, то есть не дожидаясь завершения соперничества, выдвигаем предположения, основанные – иначе их выдвигать невозможно – на знании «имманентности» этих устройств, то есть на теоретическом компаративизме летных характеристик дирижаблей и самолетов. Таким образом, наши возможности в биологии более или менее соответствуют положению инженера девятнадцатого века, который уже знал о том, что пароходы победили в соперничестве по передвижению парусные суда и весельные галеры, но, наблюдая первые цеппелины и первые самолеты-этажерки, и не будучи в состоянии дождаться результатов их «взаимной конкуренции», и не зная теории полета обоих этих «типов», не имел основания предполагать, кого из них ожидает светлое будущее, а кого – погибель.