Виктор Нюхтилин - Мелхиседек. Книга 2. Человек

Бывают вообще казусы: на одну и ту же мелодию в 30-е годы двадцатого века две страны пели два разных марша - в СССР "Марш авиаторов" ("Мы рождены, чтоб сказку сделать былью"), а в Германии "Марш штурмовиков"! Иногда в истории происходят удивительные параллели-подсказки! Однако - поди, разбери, где музыка хорошая, а где плохая? Одна и та же музыка при разных стихах в одном случае своя, а в другом случае - вражеская! Как видим, - какое хочешь содержание музыке ни придавай, она не отказывается.

"Вставай страна огромная" - величественная по красоте песня-призыв. Сразу же вспоминается плакат "Родина-Мать зовет" и ополченцы на параде 7 ноября 1941 года, идущие прямо на смерть за Родину. Но и эта песня и этот плакат были заказаны, написаны и распечатаны в … феврале 1941 года! За полгода до того, как Гитлер двинулся на Москву и Киев. Тогда, когда Сталин сам собирался двинуть на Европу, куда "Родина-Мать зовет" освобождать пролетариат и поэтому: "Вставай страна огромная" - народы ждут освободителя. Благороднейшая в нашей истории песня могла превратиться в гимн захватнической орды. При одной и той же музыке.

Так что с музыкой мы играться не будем, так как у нее нет содержания, которое что-либо нам могло бы подсказать о смысле своих исторических изменений и наших задачах в течение этого. На этих же основаниях мы не будем играться и с танцами, которые также выражают всего лишь состояние души (печаль, флирт, удаль любовь, веселье и т.д.) но не имеют содержания. Вернее - оно у всех танцев одно и то же в разное время и в разных формах. Чем твист отличается от присядки? Оба они говорят своим содержанием одно и то же: "Нам весело и хорошо до такой степени, что ни себя не пожалеем, ни соседей за ради такого нашего веселого возбуждения!". Об этом же самом говорят и чарльстон, и шейк, и лезгинка, и гопак, и жок, и барыня, и плясовая, и джига, и хабанера и т.д.

Одно и то же предложение-уговор: "Давай, в прятки играть, - если найдешь меня, то я твоя, а если не найдешь, так я за сараем буду", языком танца выражается в танго, кадрили, котильоне, менуэте, мазурке, спортивном (парном) рок-н-ролле, румбе, пассадобле, мамбо, самбо, тустэпе и т.д.

А поднимающая мысль: "Мы все здесь как братья и сестры уже пока еще, но сейчас что-то будет!" выражается в ламбаде, летке-енке, хороводах, макарене, дискотечных групповых танцах, карнавальных танцах, ручейке и т.д.

Танец принимает каждый раз другой национальный или исторический вид, но по содержанию это один и тот же танец. По содержанию он не историчен. И его мы тоже отбросим. Кстати, если кто-либо захочет с нами побороться и доказать, что балет, все же, танец, то в этом случае мы можем сообща расстаться с балетом еще раз именно по этой причине, поскольку балет также не может иметь содержания, если признать его танцем. Если считаете балет танцем, то тогда автоматически соглашайтесь и с тем, что у него не может быть своего собственного содержания как у набора бессодержательных па и индифферентных по своему внутреннему смыслу танцевальных приемов. В этом смысле балет как музыка. Какое хочешь придать содержание его позам, такое и придавай - ничего не помешает. В них самих нет никакого содержания.

Если убрать из рук зрителя ту программку, которую он получает перед балетным спектаклем при входе в зал, (в которой ему подробно рассказывается о том, что на его глазах происходит не то, что он подумал, а история Тристана и Изольды), и не сказать ему названия балета, то он никогда в жизни не догадается, что, собственно, он смотрел. Без литературной подоплеки сами балетные танцы - бессмыслица. Ими ничего однозначного передать нельзя. Например, если мы включим запоздало телевизор и увидим на экране мученическими движениями покрывающего сцену танцовщика, который в финале конвульсивно бьет друг о друга сильными нижними конечностями с вытянутыми паралично носками, катаясь по полу в последних усилиях измученного тела, то, что нам помешает просто предположить, что этот достойный человек всего лишь мучим похмельем? Откуда нам знать, что это доктор Фауст из одноименного балета страдает муками совести? И чем наша версия уступила бы официальной, исходя из того, что доктор в колготках вытворяет над собой в действительности , а не из того, что предполагается текстом программки? Более того, мы наоборот должны в балете постоянно преодолевать видимое нами воочию действие в угоду литературному содержанию, ибо в противном случае мы должны будем сделать окончательный вывод о том, например, что Спартак просто "допрыгался", вместо того, чтобы заниматься своим прямым делом. А разве взаимное верчение и хватание балерины и балеруна не могло бы выражать своим танцем, например, тщетность такой технической идеи, как попытка навернуть гайку на болт при разном их калибре и шаге резьбы? В любом случае их танец хорошо выразил бы и эту мысль.

Итак, мы освободились и от танца. Осталось не так уж много. Изобразительное искусство, литература, песня и театр. Начнем с песни. Это - совмещение жанров. Литература и музыка в сожительстве. С музыкой мы распрощались раньше, следовательно, остается голая литература в форме поэзии. Итак, песня вошла у нас в литературу своим содержанием. Уже меньше.

Театр - тоже литература. Инсценированное литературное действие. Все, что мы можем увидеть на подмостках театра, мы можем и прочитать. При этом у нас возникнет своя версия этой истории. Театральный же коллектив представит нам свою, несмотря на то, что режиссер вообще имел в виду совсем другое. При этом в одном процессе представления реализуются совершенно разные версии одного и того же содержания. Литературного. Следовательно, в целях упрощения мы относим театр также по его содержанию к литературе. Обстановка с искусством еще более прояснилась.

И вот перед нами два столпа искусства - изобразительное искусство и художественное слово. О непрерывности изобразительного искусства мы уже говорили - человек еще корову доить толком не научился, а из глины уже ее лепил неисчислимо. А как насчет литературы? Ведь до литературы было так называемое народное творчество (сказы, поэмы, саги, эпосы, былины, легенды, притчи, сказания, мифы, мистерии и т.д.), которые передавались изустно, а не в записанном литературном виде. Может быть, нельзя литературе присваивать непрерывность? По-видимому, можно.

Во-первых, художественное слово, если оно даже и не записано, остается художественным словом, то есть литературой. А примитивное слово, даже если оно издано в виде роскошной книги, художественным словом, то есть искусством, не является. Не все, что вышло в печати - искусство, и не все, что в печать не попало - не искусство. План издательства здесь критерием не является.