Жак Бержье - Утро магов

Прежде всего, вопреки укоренившемуся мнению, рационалистические методы не были изобретены Декартом. Посмотрим, что он пишет: „Тот, кто ищет истину, должен насколько возможно сомневаться во всем“. Это очень известная фраза, но это не показалось чемто очень уж новым. Если мы откроем вторую книгу „Метафизики“ Аристотеля, то увидим: „Тот, кто хочет обладать знанием, должен прежде всего уметь сомневаться, потому что сомнение ума приводит к обнаружению истины“. Кроме того, можно констатировать, что Декарт заимствовал у Аристотеля не только эту капитальную фразу, но также и большую часть знаменитых правил управления рассуждением, правил, которые лежат в основе экспериментального метода. Это доказывает, во всяком случае, что Декарт читал Аристотеля, от чего слишком часто воздерживаются современные картезианцы. Эти последние могли бы также констатировать, что ктото записал: „Если я ошибаюсь, то заключаю из этого, что я существую, потому что тот, кто не существует, не может ошибаться, и благодаря тому, что я ошибаюсь, я чувствую, что существую“. Увы, это не Декарт, это Св. Августин.

Что касается скептицизма, необходимого наблюдателю, то здесь действительно не приходится идти дальше Декарта, который считал действительным только тот опыт, при котором он лично присутствовал, и подлинность результатов которого он засвидетельствовал печатью своего перстня.

Мне кажется это очень далеким от той наивности, в которой упрекают древних. Правда, вы можете сказать, что философы древних обладали высочайшим гением в области знания, но, в конце концов, что они знали понастоящему в плане научном? Вопреки тому, что можно прочесть в теперешних популяризаторских работах, атомные теории не были ни придуманы, ни сформулированы раньше всех Демокритом, Левкиппом и Эпикуром. На самом деле Секст Эмпирик сообщает, что сам Демокрит получил их по традиции, и что он заимствовал их у Моше Финикиянина, который — что очень важно отметить — якобы заявил, что атом делим.

Заметьте же, что самая древняя теория оказывается и более точной, чем теория Демокрита и греческих атомистов, говорящих о неделимости атомов. Как раз в этом случае речь идет, похоже, о постоянной утрате древних знаний, ставших менее понятными, чем оригинальные открытия, И как не удивляться — учитывая отсутствие телескопов — что в плане космологическом мы часто видим: чем древнее астрономические данные, тем они точнее? Например, в том, что касается Млечного Пути, то по, Фалесу и Анаксиомену он состоит из звезд, каждая из которых является миром, содержащим солнце и планеты, и эти миры размещены в огромном космосе. Можно констатировать у Лукреция знание единообразия падения тел в пустоте и концепцию бесконечного пространства, наполненного бесконечным числом миров. Задолго до Ньютона Пифагор учил закону притяжения, обратного квадрату расстояния. Плутарх, начав с объяснения веса, нашел его причину во взаимном притяжении между всеми телами и объяснил, что поэтомуто Земля и притягивает к себе все земные тела, точно так же, как Солнце и Луна притягивают к своему центру все связанные с ними тела и силой притяжения удерживают их в своей сфере.

Галилей и Ньютон определенно признавались в том, — что они обязаны древней науке. И Коперник в предисловии к своим сочинениям, адресованным папе Павлу III, пишет дословно, что он пришел к мысли о движении Земли, читая древних. Нужно сказать, что признания в этих заимствованиях ничуть не умаляют славы Коперника, Ньютона и Галилея, которые принадлежали к породе высоких умов, бескорыстие и великодушие которых не имеет ничего общего с авторским самолюбием и стремлением быть оригинальными любой ценой — т. е., с современными предрассудками. Гораздо скромнее и намного правдивее кажется позиция модистки МарииАнтуанетты, мадемуазель Бертэн. Наскоро обновив старинную шляпку, она воскликнула: „Новое — это хорошо забытое старое“ История изобретений, как и история наук, весьма наглядно доказывает правдивость этого замечания. „В основе большей части открытий, — пишет Фурнье, — есть нечто вроде летучей случайности, из которой древние сделали неуловимую богиню для любого, кто позволяет ей улетучиться в первый раз. Если идея, которая выводит на правильный путь, слово, которое может привести к разрешению проблемы, или многозначительный факт не будут сразу же схвачены на лету — изобретение погибнет или будет по меньшей мере отложено на много поколений. Чтобы оно вернулось, восторжествовав, нужна новая мысль, случайно воскресившая первую, забытую, или счастливый плагиат какогонибудь второстепенного изобретателя: в деле изобретательства горе первому автору, слава и прибыль — второму“. Таковы соображения, оправдывающие название моего доклада.

На самом же деле я полагаю, что в подавляющем большинстве возможно заменить случай детерминизмом, и риск спонтанных изобретений — гарантиями обширной исторической документации, опирающейся на экспертный контроль. Для этой цели я предлагаю создать специализированную службу, но не для отыскания предыдущих заявок, которые все равно будут не старше XVIII века, а подлинную технологическую службу, которая просто изучала бы древние способы и пыталась приспособить их к нуждам современной промышленности.

Если бы подобная служба существовала в свое время, она могла бы сигнализировать, например, об интересной книжечке, опубликованной в 1618 г. под названием „Естественная история фонтана, бьющего возле Гренобля“, оставшейся незамеченной. Ее автором был врач из Турина, Жан Тардэн. Если бы этот документ изучили, то светильный газ мог бы использоваться еще с начала XVII века. Ведь Жан Тардэн не только исследовал естественный газометр фонтана, но еще и воспроизвел это явление в своей лаборатории. Он наполнил каменным углем пустой сосуд, закрыл, подверг его действию высокой температуры и добился возникновения пламени, происхождение которого он искал. Он ясно показал, что вещество, дающее этот огонь, — битум, и что достаточно превратить это вещество в газ, который образует „горючее выдыхание“. Но француз Лебон, опредивший англичанина Уиндзора, подал заявку на свою „термолампу“ только на VII году Республики. Таким образом, на протяжении почти двух веков открытие, промышленные и коммерческие перспективы которого были весьма внушительны, оказалось забытым, практически утерянным только лишь потому, что никто не заглядывал в старинные книги.

Точно так же, примерно за сто лет до первых оптических сигналов Клода Шапна в 1793 г., в письме Фенелона Яну Собесскому, польскому королю, датированном 26 ноября 1695 г., упоминается о недавних опытах не только с оптическим телеграфом, но и с телефонным аппаратом, передающим голос.