Николай Бердяев - Алексей Степанович Хомяков

Важно отметить, что у Хомякова нет мистического обоснования самодержавия. Мистику самодержавия можно скорее найти у Вл. Соловьёва в его учении о царе, первосвященнике и пророке. Но у Хомякова нет мистического понимания самодержавия как святой общественной плоти. Самодержавие не имеет для него абсолютного значения. В нём не видел Хомяков откровения святой общественности, Града Божьего на земле, в нём видел лишь знак того, что народ аскетически относится к делам мира сего. Идеология самодержавия у Хомякова прежде всего национальная и историческая. Для русского народа, согласно духу русской истории, видит Хомяков в самодержавии лучшую и единственную форму государственности. Самодержавная монархия – государственность безгосударственного народа. Самодержавия хочет народ, и потому только и Хомяков хочет самодержавия. Самодержавие не может быть насилием над волей народа, как в западном абсолютизме, самодержавие может быть лишь выражением воли народа. Самодержавие создает сам народ, а не завоеватели народа. Хомяков является своеобразным сторонником народовластия и демократии. Он пишет по поводу статьи Тютчева «La question romaine»: «За одно попеняйте ему, за нападение на souveraineté du peuple . В нём действительно souveraineté suprême . Иначе что же 1612 год?.. Я имею право это говорить потому именно, что я антиреспубликанец, антиконституционалист и пр. Самое повиновение народа есть in acte de souveraineté ». [132]Изначальная полнота власти принадлежит народу, но народ от власти отказывается, избирает себе царя и ему поручает нести бремя власти. Хомяков гордится народно-демократическим происхождением царской власти в России, противопоставляет его происхождению власти на Западе из завоевания, из порабощения. Но народовластие осуществляется не большинством голосов, не механикой количеств, – оно осуществляется органически, таинственно, непосредственно. Таков 1612 год. Акт народной воли, воли народа христианского, должен осуществляться в согласии с Церковью, должен церковно санкционироваться. От Церкви идёт освящение власти, помазание власти. И Церковь православная освятила ту власть, которая волею народа призвана была царствовать. Народ русский не нуждается в формальных гарантиях, так как понимает власть как обязанность, а не как право, как тяготу, а не как привилегию. Русский народ не признаёт власти как политической силы, он признаёт её лишь как нравственное призвание. Когда власть начинает сознавать себя как право и привилегию, когда народ начинает чувствовать её как внешнюю для себя, как принудительно-насильственную, тогда власть разлагается. Этот уклон к абсолютизму, к империализму западного образца, начался со времени Петра и восторжествовал в петербургско-бюрократический период. По известному славянофильскому учению, всего ярче формулированному Константином Аксаковым, правительству должна принадлежать полнота власти и действия, народу же – полнота мнения, думы и свободы жизни духовной. Точка зрения Хомякова и всех классических славянофилов духовно революционна относительно исторической действительности, эмпирической русской государственности: славянофильское самодержавие ведь было идеалом, никогда ещё не осуществившимся. Эта идейная революционность не была достаточно выражена славянофилами, да и не могла быть выражена по условиям того времени; многое было замазано. Но никогда славянофилы не были идейными сторонниками эмпирического русского абсолютизма и ещё менее были его практическими приспешниками.

Первый Рим и Второй Рим были государственными, соблазнились империализмом и потому пали. Третий Рим – Россия – не государственный, не хочет империализма. Россия смиренна и потому избрана Богом. Всё это было бы хорошо, если бы не находилось в столь разительном несоответствии с фактами, с действительностью, с эмпирикой. Какую бы идеологию ни строить, остаётся факт, что Россия создала могущественную империю – империю расширяющуюся и агрессивную. Русская историческая власть движется духом империализма, пафосом могучего земного царства. Славянофильская идеология всегда была чужда русской власти. Эта власть никогда не была смиренной, она полна была гордости и самоутверждения. На собственной жизни испытали славянофилы, как мало общего имела власть с их идеалами. Бюрократизм и абсолютизм славянофилы целиком относили на счет петербургского периода русской истории, считали изменой исконным русским началам. Но слишком долго продолжается эта измена и слишком непонятно такое недоразумение. Славянофилы протестовали против исторической действительности во имя идеальных начал, но всё время делали вид, что эти идеальные начала и суть самые реальные, подлинно русские начала. Ведь петербургский период русской истории, с явным уклоном власти к империализму, абсолютизму и бюрократизму, с разрывом власти с народной жизнью, с победой механизма над организмом, необъясним со славянофильской точки зрения. Очевидно, в России были начала, которых славянофилы не видели или не хотели видеть. Был соблазн царством этого мира и князя его. Была в России татарщина, которая отравила её. Силу эту – татарщины – славянофилы недооценили. Было у народа русского много язычества, которое славянофилы смешали с христианством. Славянофилы недостаточно понимали исторически-относительный характер всех форм государственности, недопустимость абсолютизации этих форм. Если Церковь христианская и признаёт священную миссию власти как начала, противоборствующего греховному хаосу и анархии, то она не признаёт никакой формы власти, единственно допустимой и абсолютно совершенной. Формы власти, по существу своему, текучи и изменчивы. Вопрос о формах государственности – скорее исторический, чем религиозный вопрос. Формы, превосходные для одной эпохи, могут быть пагубны для другой. Славянофилы гордились своим историзмом, но недостаточно считались с историей. Их концепция самодержавия была идиллически-романтической, а не исторической. С самодержавием как преходящей исторической формой так же мало можно связывать русский мессианизм, как и с общиной. Неумирающую заслугу славянофилов я вижу лишь в том, что они понимали власть как обязанность, а не как право, и с этим связывали своеобразный государственный идеал России. Славянофилы не хотели, чтобы Россия вступила на путь борьбы политических партий, столкновения интересов, самоутверждения человеческих воль. И в этом была правда, возвышающаяся над их ограниченной государственной идеологией. В славянофильском сознании решительно преобладает нравственный момент над юридическим, идея обязанности – над идеей права. И в этом нельзя не видеть здоровых начал. Хотя славянофильская концепция самодержавия явно несостоятельна и отвергнута историей, но всё же славянофилы угадали что-то в путях русской общественности, которая не может не отличаться от общественности западноевропейской. В них жил идеал органической христианской общественности, идеал, противоположный всякому механизму, всякому формализму. Присмотримся ближе к славянофильскому учению об обществе.