Николай Бердяев - Новое средневековье (Размышление о судьбе России)

Очень полезно в наши дни напомнить об идеях Ж. де Местра о революции, высказанных в его гениальной книге «Соnsiderations sur la France». Ему впервые удалось сказать что-то существенное о природе всякой революции. Революция – сатанична. В ней действуют не люди, а высшие силы. Революционеры лишь кажутся активными, в действительности они пассивны, они лишь орудие неведомой им силы. Но революции не только сатаничны, они также провиденциальны, они посылаются народам за их грехи, они есть искупление вины. Ж. де Местр не был человеком старого режима, дореволюционным человеком. Он понимал своеобразное величие революции, понимал ее роковой характер. Он, величайший идеолог реакции начала XIX века, глава теократической школы, роялист, думает, что революционеры, якобинцы действовали для славы Франции, в то время как контрреволюционеры, эмигранты хотели разделения Франции и победы над ней. Насильственную контрреволюцию де Местр признает решительным злом, он не хочет ее, он ждет терпеливо, чтобы созрела органическая почва для восстановления монархии. Ж. де Местр не любил эмигрантов эпохи французской революции и осуждал их, считал их деятельность ненациональной и непатриотической. Он настаивал на совершенном бессилии и ничтожестве французских эмигрантов. «Эмигранты ничто и не могут ничего». «Один из законов французской революции, что эмигранты ее могут атаковать лишь для собственного несчастья и совершенно исключены из какого бы то ни было дела, которое должно совершиться». «Они никогда ничего не предприняли, что бы удалось и даже что не было бы обращено против них. Они не только ничего не достигают, но и все, что они предпринимают, носит характер такого бессилия и ничтожества, что сложилось мнение о них как о людях, которые защищают осужденное дело». Эмигранты «не должны более делать внешних усилий, быть может, даже желательно, чтобы их никогда не видели в угрожающей позе» (с. 127). «Эмигранты ничего не могут, и можно даже прибавить, что они ничто» (с. 128). Ж. де Местр, который имел такую устрашающую репутацию, был сторонником мягкой и бескровной, почти нежной контрреволюции, он решительный противник мести. У него есть также очень тонкая мысль, что не могут быть выразителями пореволюционной, контрреволюционной справедливости те, которые революцией обижены, так как они будут мстителями. «Самое большое несчастье, которое может случиться с деликатным человеком, это быть судьею убийцы своего отца, своего родственника, своего друга или похитителя своего имения. А это именно и случилось бы, если бы произошла контрреволюция такой, как ее ожидали; так как высшие судьи все почти принадлежали бы классу обиженному, и юстиция, даже если бы она только наказывала, имела бы вид мести». Вот изумительные по благородству слова, которые очень следует повторять в наши дни, когда жажда мести легко смешивается со справедливым судом. Де Местр тоже думал, что народ должен изжить горькие плоды революции и получить к ней отвращение, что революция должна сама себя пожрать. И он видит провиденциальную справедливость в том, что революционеры истребляют друг друга. Народы никогда не достигают того, к чему стремятся. И французская революция будет иметь положительное значение, но не то, которое пытались придать ей деятели революции. Сам Ж. де Местр был положительным результатом революции. Католическое и романтическое движение начала XIX века возможно было лишь после революции. Оно было настоящим завоеванием революции. Так будет и у нас. Положительным результатом революции будут религиозное углубление и возрождение. Начнется новая эпоха в христианстве, освобождена будет Церковь от власти государства. В суждениях пламенного революционера де Местра о революции была большая отрешенность. Об этих суждениях полезно напомнить в наше время. Но эмиграция эпохи русской революции отличается от эмиграции эпохи французской революции. Страдания ее велики. Она более разнообразна, к ней принадлежит очень высокий культурный слой, и она может иметь большое положительное культурное значение, если преодолеет в себе специфически эмигрантскую психологию. В русской эмиграции есть героически настроенная молодежь, способная к самоотвержению. Задачи русской эмиграции лежат прежде всего в области духовной и национально-культурной, а не политической. Но русская эмиграция пока не имеет вдохновляющих ее идей. Нельзя назвать идеей возврат к политическим формам, господствовавшим в недавнем прошлом или в жизни, или в сознании. Все старые политические формы, будь то монархия или демократия, отжили свое время и сами по себе не имеют цены.

Русская революция совершилась по Достоевскому. Он пророчески раскрыл ее идейную диалектику и дал ее образы. Достоевский понимал, что социализм в России есть религиозный вопрос, вопрос атеистический, что русская революционная интеллигенция совсем не политикой занята, а спасением человечества без Бога. И тем, которые хотят понять смысл русской революции, необходимо вдуматься в прозрения Достоевского. Можно открыть неисчислимое количество причин русской революции. Многие из этих причин бросаются всякому в глаза. Страшная война, которой духовно и материально не мог выдержать русский народ, слабое правосознание русского народа и отсутствие в нем настоящей культуры, земельная неустроенность русского крестьянства, зараженность русской интеллигенции ложными идеями – все это бесспорные причины русской революции. Но не на этих путях раскрывается основной смысл русской революции. Смысл этот раскрывается в ее духовном первофеномене. В историческом процессе действуют разнообразные причины, которые раскрывает историческая наука, но философия истории имеет своей целью раскрытие основных духовных феноменов, первофеноменов, в которых и нужно искать смысл исторических событий. Так, для новой истории таким основным духовным феноменом являются гуманизм и его внутренняя диалектика. Он и лежит в основе французской революции, хотя она имела свои многообразные специфические причины. И вот я утверждаю, что в основе русской революции, разыгравшейся в полуазиатской, полуварварской стихии и в атмосфере разложившейся войны, лежит религиозный факт, связанный с религиозной природой русского народа. Русский народ не может создать серединного гуманистического царства, он не хочет правового государства в европейском смысле этого слова. Это – аполитический народ по строению своего духа, он устремлен к концу истории, к осуществлению Царства Божьего. Он хочет или Царства Божьего, братства во Христе, или товарищества в антихристе, царства князя мира сего. В русском народе всегда была исключительная, неведомая народам Запада, отрешенность, он не чувствовал исключительной прикованности и привязанности к земным вещам, к собственности, к семье, к государству, к своим правам, к своей мебели, к внешнему бытовому укладу. Русский народ приковывался к земной жизни грехом, и грехи его были не меньше, даже больше, чем у народов Европы. Русский народ, вероятно, менее честный и добропорядочный народ, чем народы Запада. Но народы Запада добродетелями своими прикованы к земной жизни и к земным благам. Русский же народ добродетелями своими отрешен от земли и обращен к небу. В этом духовно воспитало его православие. Европейский человек считает свою собственность священной и не позволит без жестокой борьбы отнять ее у себя. У него есть идеология, оправдывающая его отношение к земным благам. Русский человек, даже если грех корыстолюбия и стяжательства овладел его природой, не считает своей собственности священной, не имеет идеологического оправдания своего обладания материальными благами жизни, и в глубине души думает, что лучше уйти в монастырь или сделаться странником. Легкость низвержения собственности в России произошла не только от слабости правосознания в русском народе и недостатка буржуазной честности, но от исключительной отрешенности русского человека от земных благ. То, что европейскому буржуа представлялось добродетелью, то русскому человеку представлялось грехом. И русский помещик никогда не был до конца уверен, что он по правде владеет своей землей. Не случайно А. С. Хомяков думал, что он владеет землями лишь по поручению народа управлять ими. И русский купец думал, что нажился он не чистыми способами и раньше или позже должен покаяться. Православие внушало идею обязанности, а не идею права. Обязанности не исполняли по греховности, право же не считали добродетелью. Буржуазная идеология никогда не имела у нас силы и не владела русскими сердцами. У нас никогда не было идейно приличного обоснования прав буржуазных классов и буржуазного строя. Буржуазный строй у нас, в сущности, почти не считали грехом, – не только революционеры-социалисты, но и славянофилы и русские религиозные люди, и все русские писатели, даже сама русская буржуазия, всегда чувствовавшая себя нравственно униженной.