Эвальд Ильенков - Диалектика абстрактного и конкретного в научно-теоретическом мышлении

Для Аристотеля, таким образом, трудность заключалась вовсе не в отыскании абстрактно общего между домом и ложем "признака", не в подведении того и другого под "общий род", -- а в отыскании той реальной субстанции, в лоне которой они приравниваются друг к другу независимо от произвола субъекта, от абстрагирующей головы и от чисто искусственных приемов, изобретенных человеком в целях "практического удобства".

Аристотель отказывается от дальнейшего анализа вовсе не потому, что не в состоянии заметить между ложем и домом абсолютно ничего общего, а потому, что не находит такой "сущности", которая непременно требует для своего осуществления, для своего обнаружения факта взаимного обмена, взаимного замещения двух различных предметов.

И в том факте, что Аристотель не может обнаружить "ничего общего" между двумя "столь различными вещами", проявляется вовсе не слабость его логических способностей, а как раз наоборот -- диалектическая сила и глубина его духа. Он не удовлетворяется "абстрактно общим", а старается отыскать более глубокие основания факта. Его интересует не просто "высший род", под который при желании можно подвести и то и другое, а реальный род, относительно которого ему свойственно гораздо более содержательное представление, нежели то, за которое его сделала ответственным школьная традиция в логике.

Аристотель хочет найти такую реальность, которая осуществляется в виде свойства ложа и дома, только благодаря меновому отношению между ними, такое "общее", которое для своего обнаружения требует именно обмена. Все же те "общие признаки", которые существуют в них и тогда, когда они абсолютно никакого отношения к обмену не обретают, а стало быть, специфической "сущности" обмена не составляют, не выражают.

Аристотель, таким образом, оказывается бесконечно выше тех теоретиков, которые спустя две тысячи лет после него видели сущность и субстанцию "стоимостных" качеств вещи в полезности. Полезность вещи вовсе не обязательно связана с обменом, не требует непременно обмена для того, чтобы быть обнаруженной.

Аристотель, иными словами, хочет найти такую "сущность", которая проявляется только через обмен, а вне его никак не обнаруживается, хотя и составляет "скрытую природу" вещи. Маркс ясно показал, в какой пункт упирается мысль Аристотеля, что именно не дает ему возможности понять сущность менового отношения: отсутствие понятия стоимости.

У Аристотеля отсутствует возможность обнаружить "реальную сущность", реальную субстанцию меновых стоимостей вещей потому, что на деле этой субстанцией является общественный труд. Отсутствует понятие стоимости и труда -- вот в чем дело. Заметим, что общее абстрактное представление о том и другом в его время вовсе не отсутствовало.

"Труд кажется совершенно простой категорией. Представление о нем в этой всеобщности -- как о труде вообще -- также весьма древне" -- и Аристотелю уж, конечно, было небезызвестно. "Подвести" и дом и ложе под абстрактное представление "продукта труда вообще" для ума Аристотеля уж, конечно, не составило бы сколь-нибудь сложной, а тем более неразрешимой логической задачи...

Но понятие труда в его эпоху отсутствовало. Это лишний раз показывает, что в терминологии Маркса " понятие " есть не просто представление, а нечто иное.

Что же именно?

Понятие труда (в отличие и в противоположность абстрактно-общему представлению о нем) предполагает осознание роли труда в совокупном процессе человеческой жизни. Труд не понимался в эпоху Аристотеля как всеобщая субстанция всех явлений общественной жизни, как "реальная сущность" всего человеческого, как реальный источник всех без исключения человеческих качеств.

"Понятие" явления налицо вообще лишь там, где это явление понято не абстрактно (то есть не просто осознано как неоднократно повторяющееся явление), а конкретно, -- то есть с точки зрения его места и роли в определенной системе взаимодействующих явлений, в системе, составляющей некоторое связное целое. Короче говоря, там, где "единичное" и "особенное" осознается не просто как "единичное" и "особенное" -- хотя бы и неоднократно повторяющееся, -- а через их взаимную связь, через "всеобщее", понимаемое как выражение принципа этой связи.

Вот таким-то пониманием труда Аристотель не обладал, ибо человечество его эпохи еще не выработало сколько-нибудь ясного сознания роли и места труда в системе общественной жизни. Более того, труд вообще казался современнику Аристотеля такой формой жизнедеятельности, которая вообще не относится к сфере собственно человеческой жизни.

Как реальную субстанцию всех форм и способов человеческой жизни он труд не понимал. Немудрено, что он не понимал его и как субстанцию меновых свойств вещи.

Это -- и только это -- и значит в терминологии Маркса, что он не обладал понятием труда и стоимости, а обладал всего-навсего абстрактным представлением о нем. И это абстрактное представление не могло послужить ему ключом в понимании "сущности" товарного обмена.

Буржуазные экономисты-классики впервые поняли труд как реальную субстанцию всех форм хозяйственно-экономической жизни, -- и в том числе и прежде всего -- такой формы, как товарный обмен.

Это и значит, что они впервые образовали понятие о той реальности, о которой Аристотель владел лишь абстрактным представлением.

Причина этого заключается, конечно, не в том, что английские экономисты оказались более сильными в логическом отношении мыслителями, чем Стагирит. Дело в том, что экономисты познавали эту реальность внутри более развитой общественной действительности.

Маркс ясно показал, в чем тут дело: сам предмет исследования -- в данном случае человеческое общество -- "созрел" до такой степени, что сделалось возможным и необходимым его познание в понятиях, выражающих конкретную субстанцию всех его проявлений.

Труд, как всеобщая субстанция, как "деятельная форма" здесь выступил не только в сознании, но и реальности как тот "высший реальный род", которого не смог рассмотреть Аристотель. "Сведение" всех явлений к "труду вообще", как к труду, лишенному всех качественных различий, здесь впервые стало происходить не только и не столько в абстрагирующей голове теоретика, сколько в самой реальности экономических отношений.

"Стоимость" превратилась в ту "цель, ради которой" осуществляется каждая вещь в процессе труда, в "деятельную форму", конкретно-всеобщий закон, управляющий судьбой каждой отдельной вещи и каждого отдельного индивида.

Дело в том, что здесь "сведение к труду, лишенному всех различий", выступает как абстракция, но как абстракция реальная, которая в "общественном процессе производства совершается ежедневно". Как говорит Маркс, это абстрактное "сведение" есть абстракция не большая, но в то же время не менее реальная, чем превращение всех органических тел в воздух...