Анатолий Луначарский - РЕЛИГИЯ И ПРОСВЕЩЕНИЕ

Этот мир может тянуться к богу, но бог сам в себе пребывает, и нет ничего общего между этими двумя мирами, светлым — богом и темным — действительностью. Но мы чувствуем, что нас притягивает к богу, говорит Плотин. Что это значит? А это произошло потому, что мир сам построен пирамидально. Самое противоположное богу — это абсолютное зло, абсолютная косность — материя. Там, вверху — дух во всей его чистоте и потому подвижный, а тут косная материя и потому неподвижная. Но между ними тянутся как бы силовые линии. Бог тем самым, что он существует, излучает из себя силу и порождает зоны 19, которые, как золотые нити, тянутся от него к небытию, материи. Сам бог равнодушен к миру, но рядом с ним есть нечто совпадающее с его сущностью, которое обращено к миру. Та сторона бога, которая обращена к миру, это есть божественная премудрость. Бог довлеет себе, но он все постигает, следовательно, он постигает и собственную противоположность — материю, хаос, небытие. Поскольку он это постигает, постольку это содержится в его уме, постольку в нем является как бы новое существо, которое обнимает собой мир внешний.

Это очень туманная философия, но тем не менее она сыграла в истории человечества большую роль. Вот эта вторая часть бога, которая обнимает мир, этот разум — Логос (это слово значит — знание), это и есть сын бога. Поскольку бог сам существует, это есть бог–отец; поскольку он мыслит, постольку он содержит в себе свою противоположность — мир, это есть сын — Логос. Сотворение мира—это акт, в котором бог представляет себе все миры. Когда он представляет себе ихвсе вплоть до зла, это есть истечение из бога, истечение через Логос. Но, с другой стороны, раз этот мир истек из него, — в нем живет страшная тоска вернуться назад к безусловному божьему величию и благости. Вот эта тоска • мира вернуться назад — это есть вера, надежда, любовь, все, что есть хорошего в мире. И мы, конечно, можем в вере, надежде и любви прибегать к богу, но не можем постичь самого бога, он — абсолют и замкнут от нас. Мы можем постичь только это второе лицо, бога–сына, а то, что в нас самих живет, эта тоска по божеству, это есть как бы тень от света бога, это есть дух божий. Так у Плотина являются все эти три лица троицы.

Простой ум христианина до сих пор знал так: в Иерусалиме был распят Иисус из Назарета, он был великий праведник, он пострадал за грехи всех душ, и бог через него будет прощать тех людей, которые будут веровать в Иисуса Христа.

Скоро он придет судить живых и мертвых и установит царство правды для тех, кто в него верит и идет по его пути. Это просто. Но дальше начинается темная премудрость мудривших христианских бар: он сын божий, он предсуществовал, он—Логос… и т. д. Тут у всякого начинает кружиться голова. Простой человек этого не мог понять.

Между тем, под влиянием этих риторов и философов, церковь все более и более приходила к тому представлению, что тот, кто не знает истины про бога — погиб. Тогда они стали спрашивать: как веруешь, сын мой, как насчет троицы полагаешь, что это—один бог или три? Если спрашиваемый отвечал — я полагаю, что бог один, а не три, то его могли изгнать из церкви, а впоследствии таких людей жгли. Ну, а другой скажет — пусть их три: отец, сын и дух святой. И за это позднее жгли, потому что это тоже неправильно. Или возьмите другой вопрос. Если Христос — бог, то как понимать, что он сошел па землю и страдал? Разве бог может страдать? Нет. Значит он не страдал. Тогда одни говорят, что раз он не страдал, значит, делал вид, будто страдает. За это их жгли, потому что говорят: Христос был настоящий человек и мог страдать. Когда же ариане 20говорили, что Христос — человек, но бог сделал его равным себе за заслуги, за это опять жгли, потому что утверждали, что Христос был с самого начала веков бог.

Между тем, эти путаные догматы захлестнули церковь, эти споры несколько позднее, n V—VI веках, начали прямо душить ее, люди друг друга истребляли, жены расходились с мужьями, брат восставал на брата, целые народы вели между собой войны из–за того, чтобы определить, сколько в Христе было человечности, а сколько божества, или как понять, что под видом хлеба и вина мы принимаем его плоть и кровь. Из–за этого, как вы знаете, еще в XIV—XVII веках люди вели войны и отправляли друг друга на костры.

Всю эту галиматью, всю эту невероятную чепуху принесла в христианскую церковь тогдашняя интеллигенция.

И теперешняя богословствующая интеллигенция продолжает жить отсветами этих догматов. Я не хочу сказать, что догматы — чепуха сплошь. Часто в них заключаются интересные философские мысли, но что это есть вещь неважная по сравнению с христианской моралью, это бросается в глаза каждому. Христианская мораль, учение любви и мира, ожидание второго пришествия и царствия божьего на земле — это есть демократические черты христианства, а вся эта догматическая дребедень есть порождение духовенства, в которое широкой волной влилась интеллигенция.

Второе, очень важное изменение, которое было внесено в жизнь церкви вхождением в нее высших классов, — это изменение ее' внутреннего строя.

Я уже говорил, что диаконы, пресвитеры 21, епископы 22приобретали все большее и большее значение. Догматизм сделал то, что все брали себе в правило верить так, как верит епископ. Епископы приобрели колоссальное значение. Часто епископы учили различно. Иногда двое соседних вели между собой распри. Но и в представлении мирянина произошел страшный переворот. Раньше он считал, что он и Христос — вот в чем сила. И Павел на этом настаивал. «Все они, — говорил он, — священники». Он настаивал на уничтожении какого бы то ни было жречества. А тут установилось жречество в такой мере, что оказалось, что литургию может совершать только священник, крестить может только священник, целый ряд функций мистического характера, посредничество между человеком и богом, выполнение целого церемониала, который якобы особо действует на бога, — все это теперь сделалось достоянием именно представителей старейшин, которые не были старейшими по годам, но рукополагались на это епископами.

Кроме того, женщины из высшего класса, а отчасти и мужчины, которые переходили в христианство, жертвовали свои имения на бедных. И в язычестве также часто жертвовали имения за упокой души, т. е. какой–нибудь жреческой коллегии давали имения и говорили: живите тут и молитесь до скончания веков за то, чтобы моему отцу или мужу на том свете было хорошо. Это привилось и к христианству.

Церковь владеет этой благодатью и может давать ее человеку, который грешил всю жизнь; ежели он пожертвовал потом имение церкви, он может очиститься. Для того чтобы это выходило поглаже, церковь придумала чистилище. Так как об аде говорили, что тот, кто попал в ад, уже не выйдет оттуда, то говорилось, что после смерти душа пребывает в чистилище, и, чтобы оно скорее была принята в рай, нужно заступничество церкви, а за это нужно платить. Впоследствии дело дошло до такого бесстыдства, что был даже создан целый прейскурант, сколько надо платить, чтобы прощались определенные грехи. Если человек убил свою мать, то нужно было платить очень большие деньги, и бедному во всяком случае нельзя было извернуться. Продавались так называемые индульгенции. За каждый грех нужно было заплатить известное количество денег, и папа разрешал от этих грехов. В русской церкви индульгенций никогда не было, и чистилища православное духовенство не признает. Но ясно, что это настолько выгодная статья, что вся эта практике у нас есть. Я помню, например, замечательно интересные прейскуранты, которые рассылали афонские монахи. Обыкновенно вкладывалась икона на шелку, вид какого–нибудь монастыря, и туч же написано было, что если вы заплатите 100руб., то совершится 100 заупокойных молений или литургий, если заплатите более — больше, вплоть до вечной по душе вашей молитвы. Очевидно, если богатый человек хочет оказать своему покойнику покровительство, то стоит только заплатить афонским монахам, •и они так будут надоедать богу; что у него наконец лопнет терпение и он скажет: «Пустите его в рай, чтобы монахи замолчали».