Анатолий Луначарский - РЕЛИГИЯ И ПРОСВЕЩЕНИЕ

Реформация была видимой революцией в религиозной одежде, и Маркс говорил о самом великом из этих движений, о пуританской революции в Англии', что она пользовалась маскарадными плащами библейских пророков 2.

Конечно, светская власть, иногда одетая даже в кардинальский пурпур (Ришелье 3, Мазарини 4), и начинающееся движение левой, наиболее решительной буржуазии, переросшей религиозные предрассудки, начали давать себя чувствовать почти одновременно с первыми бурями Реформации и достигли к концу ее известной выраженности. Но религиозная политика доминировала над всем.

Когда к концу XVIII в. разразилась революционная буря во Франции 5, религиозная борьба отнюдь не играла второстепенной роли в политических взаимоотношениях. Атеисты сами выступили как политическая партия, стараясь преобразовать и атеизм в известную безбожную религию, имеющую . даже своеобразный ритуал и церемонии.

Гора бурно разделилась на атеистов и приверженцев «верховного существа» 6. Католицизм с его священниками, признавшими и не признавшими революции, был крупнейшей политической силой. Нужно было еще 10 лет для того, чтобы значение религии, религиозных убеждений вообще поблекло и партии начали составляться из людей разных религиозных и даже атеистических убеждений, причем спайка между ними была уже чисто политической (непосредственно на экономической основе) и оказалась более прочной, чем религиозные разногласия.

Однако XIX в. был еще свидетелем сложного переплета религии и политики. В Англии различные формы либерализма и радикализма все еще сочетались с различными формами протестантизма. Чопорная, крупная буржуазия вместе с лендлордами тяготела либо к восстановляющемуся католицизму, либо к Гай Черч [High Church] 7, не скрывавшей своих католических симпатий. В Германии Бисмарк 8не побрезговал опереться на лютеранство в своем «культуркампфе», неожиданным результатом чего явился крепкий католический центр, который и сейчас является едва ли не лучшей сорганизованной политической силой Германии. Во Франции радикалы долго пытались и отчасти еще и сейчас пытаются за кличем: «ecrasez 1'infame!» 9(«уничтожьте гадину!» — церковь), т. е. за напряженным свободомыслящим попоедством, за широкой популярностью этого лозунга, скрыть беспринципность и шаткость своей политической хозяйственной программы. В Италии ватиканский затворник влиял на политику, дергая за ниточки католической партии, настолько могучей, что в конце концов реакционно–буржуазный фашизм заключил с католиками выгодное для последних соглашение.

Последний факт уже относится к XX столетию, и никто не станет отрицать, что в настоящее время мы видим скорее оживление конфессиональных воздействий на политику, чем их ослабление.

Лозунг о свободе религиозных убеждений для членов отдельных партий является, конечно, не более не менее как уловкой для ослабления антирелигиозной борьбы и очень существенной уступкой попам.

Такая уступка ничем не вызвана в тех случаях, когда дело идет о подлинной партии, т. е. о партии, опирающейся на однородные массы и имеющей действительно крупные и определенные цели. Было бы не только смешным, но и преступным, если бы коммунистическая партия, в этом отношении наиболее чистая по составу и наиболее определенная по целям, допустила хотя бы малейшее сомнение относительно обязательного атеизма своих членов.

Иначе обстоит дело с лозунгом свободы вероисповедания в самой стране, среди масс.

Вслед за веком чудовищной взаимной вражды и возникших на этой почве чудовищных социальных преступлений пришел век буржуазной веротерпимости. Одной из главных составных частей либерализма была именно эта программа веротерпимости. Она, конечно, вносила известное умиротворение, ослабила религиозные столкновения, но вместе с тем лозунг терпимости по отношению к религии явился и попустительством в деле сохранения и даже реванша темных сил духовенства. На почве этой широкой либеральной терпимости духовенство не только сумело укрепить свои позиции, но и постепенно перешло в наступление, развертывающееся на Западе и сейчас; зараженность религиозными предрассудками, самыми дикими и нелепыми, в такой технически передовой стране, как, например, Северо–Американские Соединенные Штаты, может вызвать только гадливое удивление.

Коммунистическая партия является полной противоположностью либерализму и смело провозглашает диктатуру пролетариата как политическую форму всей переходной к социализму эпохи. Если диктатура пролетариата выражается в конституции советского государства, то государство это само понимается как громадный политико–культурный аппарат, делом и словом приучающий постепенно все трудящееся население к тем высоким формам самоуправления, которые приведут к полному устранению всякого государства, как равно и всякой классовости. До тех пор рядом с заботливым воспитанием пролетариатом остальных трудовых масс действуют и меры железного отпора всем силам реакции.

Но разве религия не является одной из крупнейших сил реакции? Разве можно поверить, что простым декларированием отделения государства от церкви и о лишении церкви ее политических зубов можно сделать ее действительно политически беззубой?

Для нас политика не сводится только к узкой сфере борьбы за власть. Для нас политика — все наше социалистическое строительство в целом, В понятие социалистического строительства глубочайшим образом входит, как указывал наш великий вождь, культурный подъем масс, подъем масс к подлинной социалистической, истинно–научной, т. е. разумеется, атеистически–материалистической культуре. По дороге к ней должны быть уничтожены всякие религиозные верования, по дороге к ней люди должны омыться от всей скверны перковщины, догм, предрассудков, веры в бога, потустороннее, в дух, душу и т. д.

Церковь или всякого рода церкви и секты могут временно затаиться, спрятать свое жало, вредительствовать только в области своего вероучения, стараясь не затрагивать никаких политических лозунгов, действовать исподтишка, но церковь не может не разлагать тех основ, на которых стоит коммунистическая власть. Она не может не расширять этой своей борьбы по мере того, как обостряется классовая борьба в нашей стране[…].

Так почему же мы нежничаем, миндальничаем, почему же мы не ударим по всем церквам и сектам? Разве в наших руках нет достаточно твердого административного оружия? Другими словами: неужели нам нужны и почему нужны известные элементы столь неприятного, столь чуждого нам «либерализма» в отношении религии?

Веротерпимость есть, конечно, элемент либерализма, но она провозглашена и в нашей конституции. Этот элемент либерализма включен коммунистической партией в ее политическую культурную практику вовсе не потому, чтобы она склонна была к какому бы то ни было перемирию со всякого рода поповством,, вовсе не потому, чтобы сколько–нибудь ослабела при этом наша ненависть к религии и наше стремление уничтожить ее.