Александр Титаренко - Антиидеи

Зло действительно выступает как противоположность добра, следовательно, как момент в развитии этого добра, в совершенствовании добродетели. Можно даже сказать, что трагический опыт зла и несправедливости, заключенный в истории антагонистических обществ, усиливает понимание человеком, что у последнего нет возврата к состоянию невинного незнания, чистоты, неведения зла. Но когда тот, кто знает зло (в том числе в субъективно-личностных параметрах – в моральном выборе между добром и злом), начинает воображать, что зло его духовно обогащает, что опыт зла возвышает его, приводя к еще более высокому добру, это ведет к моральному падению и разрушению его нравственной жизни. Нормативным условием последней является непримиримость ко злу, к несправедливости. Только борьба со злом, а не зло само по себе обогащает нравственный опыт человека1.

Но спустя тридцать лет, во время торжества фашизма в Гермапии, писатель с горечью и честно напишет: «Зло явилось нам в такой бесстыдной гнусности, что у нас открылись глаза на величаво простую красоту добра, мы почувствовали к нему сердечную склонность и уже не считаем зазорным для своей утонченности признаться в этом» (Манн Т. Собр. соч., т. 10, с. 296). Вот почему Т. Манна можно отнести к тем большим мыслителям многотрудного XX века, которые, встретив лицом к лицу опасность «коричневой чумы» – фашистского варварства, остались хранителями высоких моральных ценностей, заключенных в сокровищницах мировой культуры, сумели распознать коварные приемы философско-этического возвеличивания зла и сохранить сознательную к нему нетерпимость.

Нравственный смысл жизни личности – в борьбе, а не в бесконечных компромиссах со злом. Моральность личности есть результат борьбы, понимаемой как опыт целой жизни: от формирования ее нравственных основ, через искания – к идейной стойкости, убежденности, верности избранным идеалам.

Марксистско-ленинское мировоззрение не имеет ничего общего ни с метафизическим взглядом на неизбежность зла, ни с утопическим проектом «райского царства» абсолютного, вечного и непротиворечивого добра. Вместе с тем – и в этом отличие марксизма от радикализма правых, реакционно-консервативных идеологов – он никогда не превращал социальный антагонизм в безысходный нравственный удел жизни людей. Антагонизм – только один, причем исторически преходящий тип общественного противоречия, сменяемый при переходе от капиталистической к коммунистической формации неантагонистическим развитием. Это означает не только смену типа социального развития и движущих его противоположностей, но и изменение характера нравственного развития и его противоречий.

6. Эгоистическое своеволие.

Садическая философия, насильственный «прорыв» разобщенности и секс

Под пером реакционных идеологов мораль лишается объективного смысла, отрицается ее социально-историческое предназначение- развитие и совершенствование человека. Они хотят доказать, что пороки людей неискоренимы и изначально заложены в их «натуре», а мораль представляет собой лишь условность, позволяющую сохранять минимум порядка в общественной среде. Мораль якобы делает человека слепым, как крот, в понимании своих интересов и действительных качеств других людей. Только отбросив всякую мораль, человек научается воспринимать других людей такими, каковы они есть, «голенькими»- в их порочности, эгоистичности, ограниченности. Реализм в оценках людей, трезвый подход к их качествам якобы убивает мораль, они несовместимы. Область нравственности – это область иллюзий, условностей, полезная для обуздания «серых толп», но вовсе не обязательная для «избранных», которые решились следовать «мужественному» принципу «вседозволенности». Только они и могут перешагнуть Рубикон нравственных запретов и погрузиться в стихию эгоистического своеволия, что и есть якобы подлинное течение личной жизни. Не означает ли это жестокого унижения других людей, используемых лишь как сырье, как материал? Возможно, означает, отвечают эти идеологи. Но этого не следует бояться, ибо так всегда было и так всегда будет в обществе, где счастье одних взрастает на почве несчастий других. Более того, сладострастное подчинение, использование, порабощение, «высасывание» других людей и есть высшее наслаждение «избранных», ставящее их «над» нравственностью. В этом случае можно даже утверждать, что само понятие аморального, преступного не только относительно, но и совершенно условно. Главное – стихия желаний человека, и куда она выведет человека, то и будет «морально». По мысли американского философа Дж. Гарсиа, «личность, лишенная желания, не может быть счастливой или несчастной», лишь в «игре жизни», переливах желаний выкристаллизовываются ценности, в том числе моральные…1,

1 Garcia J. The Moral Society-a Racional Alternative to Death. N. Y., 1971, p. 21.

Важнейший фактор этой «игры» – воля людей; люди с наиболее сильной волей, эти подлинно «героические личпости», и должны создать новое общество, с повой этикой и моралью. Однако, спрашивается, где гарантия того, что «свободные переливы желаний» не выкристаллизуются в угнетение, подавление человека человеком? Что «новая этика», построенная на «игре жизни», не будет оправдывать своевольного манипулирования одних людей другими? Американский философ не дает ответа на эти вопросы. Другой американский идеолог, Д. Гатлин, еще более откровенен. По его мнению, в истории вообще «ненависть является более могучей движущей силой, чем любовь»1,

1 Gatlin G. Systematic Politics. Toronto, 1962, p. 79.

лучше всего это поняли два мыслителя: 3. Фрейд и Т. Гоббс. Фрейдистский психоанализ, выявив скрытые влечения человека – агрессивность, стремление к власти, к разрушению, дал верный подход к истории под углом зрения самого человека. Что же касается Т. Гоббса, то его заслуга, по мнению американского идеолога, состоит в том, что он показал, как общество обуздывает эти стремления людей, внося в «войну всех против всех» ограничения и упорядоченность. Объективный, гуманный смысл нравственности для развития человека в истории здесь отвергается как бы с двух противоположных полюсов – как со стороны человека, так и общества.

Современные антигуманисты абсолютизируют роль насилия, превращая его в коренной стимул деятельности некоего «человека вообще», который присущ ему якобы по природе. Они охотно обращаются к психическим механизмам агрессивных реакций людей, забывая об их социально-классовой исторической обусловленности. Когда же они обращаются к фактам социального насилия, они ставят в один ряд революционное и реакционное насилие, агрессивные и защитные действия тех или иных социальных групп и сил. Проблемы конфликта, насилия, агрессии у них становятся абстрактными «моделями», формальными конструкциями, в которых испаряется их реальное социально-политическое содержание, их нормативно-ценностный смысл. Ставшие такими спекуляциями, эти схемы антигуманисты шаблонно применяют в сфере межличностных отношений, забывая о том, что насилие, агрессия в масштабах общества, государства, класса и в масштабах индивидуального поведения, в межличностном общении – явления разного ранга, имеющие свои особенности, как социально-классовые, так и нравственно-психологические.