Александр Титаренко - Антиидеи

Искушая князя видимостью всесилия власти, Н. Макиавелли в свое время советовал ему заставлять людей силой верить в то, что ему угодно, если сами они перестают в это верить. Этот «искус» власти, надежда на то, что с помощью силы можно решить все необходимые проблемы, возникает и в межличностных отношениях. Заставить уважать, если тебя не уважают, заставить быть покорным, если тебя не слушаются, даже заставить себя любить, если тебя не любят, и т. д.- вот логика этого поведения. Встав на этот темный путь, человек делается ненасытен, все чаще и в разных отношениях стремясь себя самоутвердить за счет насильственного (или с помощью хитрости) подчинения воли других людей. Более того, на мгновение может показаться – и реакционные мыслители воспели это мгновение, а большие писатели с ужасом раскрыли его мрачные бесчеловечные глубины,- что это насильственное подавление самостоятельности и воли человека, превращение его в манипулируемый объект и есть прорыв межличностной отчужденности, непонимания, неконтактности. Хотя прорыв и насильственный, но, подобно молнии, пробивающий коросту препятствий, вызванных обособлением, самостоятельностью, свободой воли другого человека, проникающий до самых глубин его скрытой в обычных условиях «самости». Конечно, в этом случае под ударом оказываются не только нравственные нормы, требования приличия, но и самые основы общей культуры человека.

Вырваться из отчуждения и одиночества с помощью акта сексуально-чувственного совращения или насильственного подавления другого человека – вот тот путь, на который становится садический герой. Акт насилия в этом случае выглядит не просто как «героическое» самоутверждение, преодолевающее «рутину» повседневного существования, но как эмоционально-волевой прорыв в запретную интимность души другого человека. Оказывается, что стремление к единению с другими людьми, к преодолению разобщенности, ханжества и лицемерия, господствующих в частнособственнических отношениях, к достижению искренности – все эти благородные человеческие мотивы можно извратить до неузнаваемости, превратить в иллюзию, достигаемую с помощью антигуманного подавления другого человека.

Слова простейшей искренности всегда были мощным противоядием против непонимания людей друг другом. Но искренность, лишенная морального созвучия я взаимоуважения, становится проникновенной только как насильственно исторгнутый вопль жертвы! Что может быть искренней стона, вызванного болью?- цинично вопрошает свидетелей своего «прорыва» садический персонаж. Язык насилия становится единственным, на котором он может говорить. А насильственный акт – единственный момент, где он еще «жив», где он в какой-то «связи» с другими. Как только этот акт завершился, он снова одинок, и не просто одинок, а духовно и эмоционально мертв, как бы погружаясь в спячку обессмысленного существования. Только новый акт насилия опять воскрешает его: так насилие превращается в перманентную необходимость, подменяя нормальную потребность в человеческой коммуникации.

В действительности насильственный прорыв – через подчинение, подавление, угнетение, «дрессировку» – к внутреннему миру другого человека есть полнейшая и страшная иллюзия. Минуя человечность, эмоционально-ценностный смысл контактов людей, этот прорыв уводит не в глубь внутриличностного мира, а скользит по его поверхности: подлинные внутридушевные ценности и красота «другого» здесь не только не раскрываются, а, напротив, остаются скрытыми, задавленными. Самое большее, чего может достичь такой прорыв,- это возбудить, по способу «психологического резонанса», у другого индивида подобные же извращенные переживания (садистские, мазохистские и т. п.). Тщета и самоубийственный смысл для личностного развития пути насильственного «овладения» душевным миром другого человека ярко, со страшной болью за людей, показаны, в частности, в романе Г. Фаллады «Железный Густав». Причем писателю удалось вскрыть пе только внутреннюю обреченность судьбы садического героя, но и те нравственно-психологические отклонения, «ловушки», потаенные вместилища злобного эгоизма во внутриличностной жизни, которые выводят индивида в мир садо-мазохистских отношений, заранее определяя его готовность к моральной капитуляции перед законами этого мира.

Салическая философско-этическая позиция отношения человека к миру есть последовательное, бескомпромиссное, циничное проведение в жизнь формулы «счастье одного строится на несчастье другого». Последовательное до самоотрицания, ибо вряд ли можно даже с точки зрения торжествующего садического героя говорить о его счастье – с ним здесь происходит то, что современные психологи называют «перемещением» смысла деятельности с мотива (цели) на средство: причинение несчастий другим людям становится самоцелью, которая заслоняет от него сам смысл, само состояние счастья. В мире садических отношений торжествуют только самые сильные, самые изворотливые и бесстыдные. Здесь торжествует только человек, наделенный почти демоническими способностями к насилию, надругательствам, обману, предательству и т. п. Так наступает полная самоизоляция «наслаждения» злом, так это чувство становится никчемным и, увядая, гаснет. В логике самоубийственного разложения садического поведения, в его неизбежном внутреннем кризисе раскрывается и несостоятельность антигуманистической формулы «счастье одного строится на несчастье другого», нравственно-психологический тупик этики «абсолютного эгоизма».

7. Самоубийственная логика развития антигуманизма

Этика, так или иначе, предполагает ответ на вопрос о том, какую позицию занимает человек по отношению к другим людям: «за» или «против» них. Ответ «я против них» не только отличается циничной откровенностью, но и примитивной простотой, не требующей сколько-нибудь значительного напряжения ума, которое нужно, чтобы попытаться разобраться в нравственных проблемах и конфликтах. Он игнорирует все, в том числе социально-классовые, обстоятельства, обусловливающие нравственные проблемы и коллизии, отвергая особую благотворную роль морали в совершенствовании личности. Всюду и всегда в центре внимания оказывается нежно обожаемое «Я», неприязненно ощетинившееся против «других». Но это «Я» не может существовать без этих враждебных «других»; значит, их надо покорить, закабалить, превратить в безвольный материал, где любой каприз «Я» является законом. Насилие, мучительство, унижение «других» тогда становится единственным и постоянным способом самоутверждения, реализации эгоистического и мизантропического отношения к жизни. Со временем этот способ становится самодовлеющим, но никогда не достигает требуемого результата, ибо еще ни одному человеку никогда не удавалось (и, надеемся, не удастся) превратить даже лиц из ближайшего окружения (микросреда индивида), всех лиц этого окружения в полностью покорное, манипулируемое стадо. Антигуманизм «этики абсолютного эгоизма» – даже если эта этика оказывается внешне успешной для личности, последовательно придерживающейся ее в антагонистической социальной среде, позволявшей распоряжаться материальными благами и обладать властью, – ведет к духовно-нравственному очерствлению, умиранию внутреннего мира личности. Разрывая сущностные, ценностно-незаменимые связи с «другими», антигуманизм убивает у личности необходимую предпосылку счастья – ощущение внутренней причастности к тому животворному океану духовно-эмоциональной жизни всех людей, который в триллионы раз богаче и значительней отдельной, индивидуальной судьбы – капли в этом безбрежном океане. Антигуманизм разрушает альтруистическую, внеутилитарную потребность в другой личности, возможность сопереживания с ней в рамках человечески-достойного, радостного взаимопонимания. Если личность последовательно связывает себя с «другими» лишь болезненно-односторонними, воинственно-проникновенными отношениями ненависти, злобного подчинения, она обрекает себя не только на моральный распад, но и – в конце концов – на общую десоциализацию. Недаром «сверхчеловек», абсолютно и неизменно преданный злу, не более как романтическая фантазия, с помощью которой злу хотели придать грандиозность личностного плана. Для того чтобы сохранить хоть какие-то каналы нравственно-психологической причастности к миру ценностей, который создается объединенными усилиями всех «других», эгоистический индивид должен был бы быть непоследователен злу и пороку, время от времени склоняясь на сторону добра. Но тогда моральная раздвоенность будет вечным учением такого индивида, как бы превращая все его успехи в поражения, а поражения – в непрошеные «успехи».