Александр Титаренко - Антиидеи

Между гуманизмом и антигуманизмом в нравственности пролегает качественная грань, они несовместимы как методы построения, отсчета ценностей, как способы регулирования поведения человека. Однако эта несовместимость, этот разлом на противоположность обыденному моральному рассудку нередко малозаметен: ему бывает затруднительно провести абсолютно четкую (при всех жизненных условиях) разграничительную линию между самоотверженностью и жертвой, гордостью и тщеславием, героическим порывом и эгоистическим своеволием, состраданием и жалостью и т. д. Движение нравственных чувств – в колебаниях от удовлетворенности, радости и до неудовлетворенности, страдания – происходит таким образом, что здесь к тому же нет, как отмечалось, полного совпадения «положительного» и «отрицательного» в нравственном н психологическом значении этих понятий. Это еще больше запутывает обыденный рассудок. Этим-то и пытались всегда воспользоваться приверженцы антигуманной морали: из следования нравственно негативным ценностям они пытались извлечь психологический эффект чувства удовлетворенности, радости, самоутверждения индивида. И тем самым окружать антигуманное поведение ореолом личной приятности и привлекательности. Однако именно в своем внутренне наиболее последовательном варианте – садическом – мораль антигуманизма показала ложность этого ореола. Чтобы поддержать постоянный накал, напряжение страсти в творении зла, садическому герою приходится искать все новые жертвы и новые формы преступных наслаждений. Наступает момент пресыщения: страдания и несчастья жертв, перестав быть необычно-запретными, уже не вызывают извращенного сладострастного удовольствия. Порок, отделенный от добродетели, становится скучен. И бессмысленно пуст: у садического героя пропадает способность видеть в мучимых им жертвах человеческие существа, а следовательно, отождествлять их страдания со своими «радостями», их несчастье со своим «счастьем». Нравственно-психологическая нечувствительность, равнодушие естественно проистекают из общей его отделенности от других, его самоизоляции от мира человеческих ценностей. Исчезает, следовательно, запретная сладость насильственного своевольного прорыва в чужой эмоционально-духовный мир, развеивается иллюзия преодоления тотального одиночества с помощью силы и подчинения1.

1 Это удачно показывает в своем литературно-философском анализе В. Ерофеев в статье «Метаморфоза одной литературной репутации. (Маркиз де Сад, садизм и XX век)».- Вопросы литературы, 1973, № 6. Автор обращает внимание читателей на тревожный факт: реабилитацию садической этики в общественной психологии на Западе, протекающую в общей связи с антигуманной «девальвацией» личности. Весьма примечателен и пространный перечень имен тех, кто в той или иной мере идеологически (прежде всего эстетически и этически) поднимает на щит салическую философию (М. Эн, Ж. Лели, А. Бретон, А. Арто, Ж. Женэ, Р. Барт и другие),

Говорят, что горьки несбывшиеся желания; в действительности – еще горше отсутствие желаний. И самая страшная разновидность такого отсутствия возникает в результате атрофии моральных устоев жизни. Было бы, конечно, неверно ограничиться нравственно-психологическим анализом этики откровенного аптигуманизма, не замечая тех социально-политических последствий, к которым она ведет на практике, если ей удается на время овладеть умами и чувствами не разрозненных одиночек, а значительных масс людей. Буржуазное общество делает человека «рабом своей собственной подлости»2,

2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч, т. 12, с. 4.

и это рабство имеет свою логику развития как для отдельной личности, так и для тех социальных движений и групп, которые его выражают. Мораль воинственного антигуманизма с его антиидеей о «счастье одного на несчастье других» оказывается эмоционально-идейной закваской наиболее реакционных радикально-консервативных и просто фашистских движений. Антигуманизм всегда исторически, социально конкретен. Зло, на которое он опирается, не просто отсутствие добра и даже не только отрицание добра. Зло имеет свое содержание, свою динамику, свою систему целей и средств. Из этики человеконенавистнической, своевольно-индивидуалистической вырастает, при определенных условиях, мораль «коллективного» антигуманизма, нравственность сообщников в разрушении «скучного» добра и добродетели. Фашистское представление о «сверхчеловеке» недаром дополнялось идеями о «чистоте расы», «жизненном пространстве», «чистоте крови» и т. п. Это была попытка выразить агрессивные, человеконенавистнические идеи на языке псевдоколлективистской морали, сделать зло положительной программой поведения масс. Их силу воздействия создавала не псевдонаучная форма и даже не шовинистическая интерпретация истории немецкого народа, а ценностная схема, доступно и в ореоле возвышенности и силы выражавшая самые темные стороны психологии взбесившегося мещанина, озверевшего индивидуалиста, аккумулированные им громадные запасы ненависти к другим людям. Когда фашисты в Германии стали разрушать памятники, одной из первых жертв стал памятник Людвигу Фейербаху с его эпитафией: «Твори добро из любви к человеку». Этот факт глубоко символичен: не добро, а зло, не любовь, а ненависть служила движущей нравственной силой фашистского движения. Связь фашистской морали с крайними формами антигуманизма настолько очевидна, что доказывать ее нет надобности.

Когда морали противопоставляется идеал жизненной силы, мощи индивидуального своеволия, то это значит, что наступление ведется на самые основы моральности индивида. Ницшеанское восхваление этого «ликующего чудовища» – «белокурой бестии», которая гордо и со спокойной совестью режет, жжет, пытает, насилует, было этико-эстетиче-ской (хотя еще только спекулятивной) попыткой возвеличивания садизма, возведения его в ранг нормы в отношениях между «низшими» и «высшими». И недаром один из теоретиков неофашизма, Э. Юнгер, занялся оправданием войн, взяв за основу категорию Эроса и прибавив к нему Кровь, Огонь, Ужас, Боль; не случайно фашистские идеологи А. Боймлер, А. Розенберг, Э. Крикк пытались приспособить ницшеанское отрицание гуманизма для нужд национал-социализма1.

1 Как заключает советский исследователь ницшеанства С. Ф. Одуев, «дух Заратустры, бесспорно, витал над фашистской империей» (Одуев С. Ф. Тропами Заратустры. М., 1971, с. 183). В его книге содержится серьезный анализ ряда нравственно-психологических иллюзий, стимулировавших антигуманистический активизм фашистского движения…

Мораль антигуманизма опасна не только в ее открыто циничном, например садическом, выражении. Не менее опасна она в превращенных, прикрытых, сублимированных формах. Формах, где аморальное наслаждение от насилия, подавления, унижения другого человека прикрывается облицовкой долга, мести, бюрократической необходимости и т. п. Художественная литература дает массу примеров моральной мимикрии низменных устремлений к насилию, агрессивности, деспотйзму и т. д. Ланден, герой романа Ф. Мориака «Дорога в никуда», ненависть, которую он испытывает, заключает в «облик долга: безотчетная маскировка вызвана была врожденным преклонением Ландена перед добродетелью. Все ужасные признаки, которые могли бы предостеречь его против того, что таилось в нем, видны были только другим…»1.