Карл Маркс - Собрание сочинений, том 17

Собрание, созванное по указке иноземного завоевателя, было выбрано, как это ясно изложено в версальской конвенции от 28 января, с одной единственной целью: оно должно было решить, продолжать ли войну или заключить мир. Призывая французский народ к избирательным урнам, парижские capitulards сами ясно определили это специальное назначение Собрания, чем в значительной мере объясняется и самый его состав. Так как продолжать войну стало невозможным в силу самих условий перемирия, покорно принятых capitulards, то Собранию фактически оставалось только зарегистрировать позорный мир, а для этого специфического дела наихудшие люди Франции годились лучше всего.

Республика была провозглашена 4 сентября — не жалкими стряпчими, водворившимися в парижской городской ратуше в качестве правительства обороны, а парижским народом. Вся Франция единодушно приветствовала ее. Она завоевала себе право на существование войной, которая велась в течение пяти месяцев и краеугольным камнем которой было длительное сопротивление Парижа. Без этой войны, которая велась республикой и от имени республики, империя была бы восстановлена Бисмарком после капитуляции в Седане, и жалкие стряпчие с г-ном Тьером во главе должны были бы капитулировать не ради Парижа, а ради того, чтобы самим избежать путешествия в Кайенну, а «помещичьей палаты» не было бы и в помине. Собрание заседает только по милости республиканской революции, начатой в Париже. Не будучи учредительным собранием, как это до тошноты часто повторяет сам г-н Тьер, оно могло бы быть только простым регистратором уже совершившихся событий республиканской революции, и не имело бы даже права провозгласить низложение бонапар-товской династии. Таким образом, единственной законной властью во Франции является сама революция, центром которой является Париж. Эта революция была произведена не против Наполеона Малого, а против тех социальных и политических условий, которые породили Вторую империю, которые достигли при ее господстве своего предела и которые, как это ярко обнаружила война с Пруссией, превратили бы Францию в труп, если бы они не были заменены возрождающей силой французского рабочего класса. Попытки помещичьего Собрания, имеющего доверенность от революции лишь на то, чтобы подписать злополучное обязательство, взятое на себя его нынешней «исполнительной властью» перед чужеземным завоевателем, попытки обходиться с революцией как будто она, подобно ему самому, является капитулянтом, представляют собой поэтому чудовищную узурпацию. Его война против Парижа есть не что иное, как трусливый Chouannerie [395]под прикрытием прусских штыков. Это подлый заговор с целью умертвить Францию, чтобы спасти привилегии, монополии и роскошь выродившихся, бессильных и прогнивших классов, которые привели Францию на край пропасти, откуда ее может спасти только геркулесова рука подлинной социальной революции.

Еще прежде чем стать «государственным мужем» г-н Тьер обнаружил свои таланты лжеца в качестве историка. Но тщеславие, столь характерное для карликовых людишек, довело его на этот раз до столпов смехотворного. Его армия порядка — это подонки бонапартовской солдатни, только что возвращенные по милости Бисмарка из прусских тюрем, папские зуавы, шуаны Шарета, вандейцы Кателино, «муниципалы» [396]Валантена, бывшие полицейские Пьетри и корсиканские жандармы Валантена, которые при Луи Бонапарте были только шпионами в армии, а при г-не Тьере образуют цвет его войск, причем все они находятся под надзором сановных mouchards [шпионов. Ред. ] и под командой трусливых маршалов декабрьского режима, которым нечего бояться потерять честь, так как ее у них не было. Эту пеструю разношерстную толпу висельников г-н Тьер гордо именует «наилучшей из армий, которую когда-либо имела Франция!». И если он позволяет пруссакам все еще оставаться в Сен-Дени, то только для того, чтобы пугать их зрелищем этой «наилучшей армии» Версаля.

Мелкие государственные плутни. Вечный зачинщик парламентских интриг, г-н Тьер всегда был не более как «способным» журналистом и ловким словесным «фехтовальщиком», мастером парламентской плутни, виртуозом в вероломстве, набившим руку во всевозможных мелочных подвохах, гнусном коварстве и тонких уловках парламентской борьбы партий. Этот злобный карлик в течение полустолетия очаровывал французскую буржуазию, потому что он представляет собой самое верное идейное выражение ее собственной классовой испорченности. Находясь в рядах оппозиции, он без конца повторял свои избитые проповеди о libertes necessaires, чтобы растоптать их, придя к власти. Когда Тьер не занимал официального поста, он любил угрожать Европе мечом Франции. А каковы были в действительности его подвиги на дипломатическом поприще? Он проглотил в 1841 г. унижение Лондонской конвенции [397], ускорил войну с Пруссией своими высокопарными речами против единства Германии, скомпрометировал Францию в 1870 г. своим странствованием по всем европейским дворам, где он занимался попрошайничеством, подписал в 1871 г. капитуляцию Парижа, принял «мир любой ценой» и вымолил у Пруссии уступку — разрешение и средства разжечь гражданскую войну в своей собственной растоптанной стране. Естественно, что для такого рода человека скрыто действующие силы современного общества всегда оставались неведомыми; но он не мог понять даже осязательных изменений, совершающихся на поверхности общества. Так, например, он обличал как святотатство всякое уклонение от устаревшей французской протекционистской системы и в свою бытность министром Луи-Филиппа дошел до того, что презрительно отнесся к строительству железных дорог как к вздорной химере; и даже при Луи Бонапарте он энергично выступал против всякой реформы гнилой французской военной организации. Человек без идей, без убеждений и без мужества.

Профессиональный «революционер» в том смысле, что в своей жажде позы, жажде властвовать и запускать руки в государственную казну он никогда не стеснялся, когда его изгоняли в ряды оппозиции, возбуждать народные страсти и вызывать катастрофу, чтобы вытеснить своего соперника, — он в то же время самый плоский рутинер и т. д. Рабочий класс он поносил как «подлую чернь». Один из его бывших коллег по законодательным собраниям, его современник, капиталист, и тем не менее член Парижской Коммуны, г-н Беле, публично обратился к нему со следующими словами:

«Порабощение (asservissement) труда капиталом — было всегда краеугольным камнем Вашей политики, и с тех пор как в парижской городской ратуше установлена республика труда, Вы без устали кричите Франции: Вот они, преступники!»