Карл Маркс - Собрание сочинений, том 17

«Г-н граф, Вы забываете, что Вы говорите с французом. Принести в жертву героический гарнизон, поведением которого восхищался весь мир, а мы в особенности, было бы трусостью, и я не обещаю Вам передать, что Вы предложили нам такое условие».

Мы видим, как мало учитывается фактическое положение вещей в этом ответе, мы находим в нем лишь вспышку патриотического чувства. Поскольку в Париже это чувство действительно чрезвычайно сильно, с ним, разумеется, в такой момент нельзя было не считаться; но следовало бы также хорошенько взвесить имеющиеся факты. Страсбург достаточно долго подвергался правильной осаде, и потому можно быть определенно уверенным в его скором падении. Крепость, подвергшаяся правильной осаде, в состоянии сопротивляться в течение некоторого времени; благодаря исключительному напряжению сил она даже может продлить свою оборону на несколько дней; но если армия не придет ей на выручку, то с математической точностью можно сделать вывод о неизбежности ее падения. Трошю и высший военно-инженерный персонал в Париже отлично знают это; им известно, что нигде нет армии, которая пришла бы на выручку Страсбургу; и все-таки Жюль Фавр, коллега Трошю в правительстве, по-видимому, всего этого не принимает во внимание. Единственное, что он увидел в требовании сдачи Страсбурга, — это оскорбление для себя, для страсбургского гарнизона и французского народа. Но главная заинтересованная сторона — генерал Урик и его гарнизон, — несомненно, сделали достаточно для защиты своей чести. Избавить их от последних нескольких дней совершенно безнадежной борьбы, если бы таким способом можно было улучшить слабые шансы Франции на спасение — это было бы для них не оскорблением, а вполне заслуженной наградой. Генерал Урик, несомненно, предпочел бы сдаться по приказу своего правительства в обмен на равноценную уступку со стороны противника, чем сдаться под угрозой штурма и без всякой компенсации.

Тем временем Туль и Страсбург пали, а Верден, пока держится Мец, в военном отношении для немцев совершенно бесполезен. Таким образом, они и без согласия на перемирие получили почти все, о чем Бисмарк торговался с Жюлем Фавром. Итак, казалось бы, никогда еще победитель не предлагал перемирия на более умеренных и великодушных условиях и никогда еще побежденные не отвергали его более безрассудно. Жюль Фавр, конечно, не блистал умом в этих переговорах, хотя у него, по-видимому, оказался достаточно верный инстинкт; зато Бисмарк выступает в новой роли великодушного победителя. Предложение, как его понял г-н Фавр, было исключительно выгодным, и если бы оно представляло собой только то, что Фавр о нем думал, его следовало бы принять немедленно. Но в предложении содержалось нечто большее, чем увидел в нем Фавр.

Между двумя армиями, находящимися в открытом поле, вопрос о заключении перемирия решается легко. Устанавливается демаркационная линия, — скажем, полоса нейтральной территории между двумя воюющими сторонами, — и дело сделано. Но тут в открытом поле имеется только одна армия; другая, поскольку она все еще существует, заперта в крепостях, которые в большей или меньшей степени подвергнуты обложению. Что же произойдет со всеми этими крепостями? Каким должно быть их положение во время перемирия? Бисмарк старается обойти все это молчанием. Если бы было заключено двухнедельное перемирие и в нем ничего не говорилось бы относительно этих городов, то, само собой разумеется, должно было сохраняться status quo [существующее положение. Ред.], за исключением ведения военных действий против гарнизонов и укреплений. Таким образом, Бич, Мец, Фальсбур, Париж и, кто знает, сколько других крепостей были бы по-прежнему обложены и отрезаны от всякого снабжения и коммуникаций; находящиеся в них люди продолжали бы расходовать свои запасы продовольствия так же, как если бы никакого перемирия не было, и, таким образом, перемирие принесло бы осаждающим почти такие же результаты, как и продолжение боевых, действий. Мало того, могло даже случиться, что во время перемирия у одной или у нескольких из этих крепостей истощились бы все запасы, и им пришлось бы немедленно сдаться блокирующим их войскам, чтобы избежать голодной смерти. Отсюда следует, что граф Бисмарк, хитрый, как всегда, предусматривал использование перемирия для того, чтобы принудить крепости противника к сдаче. Конечно, если бы переговоры продолжались дальше и привели к выработке проекта соглашения, французский штаб обнаружил бы это и обязательно выставил такие требования в отношении тех городов, которые подвергаются обложению, что вся эта затея, вероятно, провалилась бы. Но г-н Жюль Фавр со своей стороны обязан был до конца разобраться в предложении Бисмарка и обнаружить его скрытые замыслы. Если бы он запросил, каково же будет во время перемирия положение блокированных городов, он не предоставил бы графу Бисмарку возможности выставлять напоказ перед всеми свое фальшивое великодушие, разоблачить которое он оказался не в состоянии, хотя сделать это было вовсе нетрудно. Вместо этого он проявляет такую запальчивость в связи с требованием сдачи Страсбурга и выдачи его гарнизона в качестве военнопленных, что всему миру становится ясным: даже после суровых уроков двух последних месяцев представитель французского правительства не способен оценить действительную обстановку, потому что он все еще находится sous la domination de la phrase [во власти фразы. Ред.].

Напечатано в «The Pall Mall Gazette» № 1758, 1 октября 1870 г.

Даже после непостижимых ошибок, которые привели к фактическому уничтожению французских армий, вызывает удивление тот факт, что Франция, в сущности, оказалась во власти победителя, захватившего всего лишь одну восьмую ее территории. Часть страны, действительно занятая немцами, ограничена линией, проходящей от Страсбурга до Версаля и от Версаля до Седана. Внутри этой узкой полосы французы еще удерживают крепости Париж, Мец, Монмеди, Верден, Тионвиль, Бич и Фальсбур. Наблюдением за этими крепостями, их блокадой или осадой заняты почти все силы, которые до настоящего времени были направлены во Францию. Возможно, что у немцев остается достаточно конницы, чтобы очистить от противника территорию вокруг Парижа до Орлеана, Руана и Амьена и даже дальше; но об оккупации всерьез какого-нибудь обширного района в настоящий момент и думать нечего. Правда, в Эльзасе, к югу от Страсбурга, сейчас находится около 40000 или 50000 войск ландвера, и численность этой армии может почти удвоиться после присоединения большей части осадного корпуса из-под Страсбурга. Эти войска, по-видимому, предназначаются для продвижения в южную часть Франции: утверждают, что они должны двинуться на Бельфор, Безансон и Лион. Каждая из этих трех крепостей представляет собой большой укрепленный лагерь с отдельными фортами, расположенными на достаточном удалении от главного крепостного вала; осада или даже серьезная блокада сразу всех этих трех крепостей потребовала бы больших сил, чем те, которыми располагает эта армия. Поэтому мы уверены, что это утверждение распространяется просто для отвода глаз и что новая германская армия уделит этим крепостям лишь минимальное-внимание; она вступит в долину Соны, в богатейшую часть Бургундии, опустошит ее, а затем двинется к Луаре, чтобы установить связь с армией, окружающей Париж, и действовать в зависимости от обстоятельств. Но даже эти крупные силы, пока они не имеют непосредственной связи с армией, находящейся под Парижем, — связи, которая позволит ей обходиться без прямых и самостоятельных коммуникаций с Рейном, — даже эти крупные силы используются только для рейдов и не в состоянии удержать в своем подчинении обширную территорию. Таким образом, их действия в течение ближайших недель не увеличат фактически захваченную немцами французскую территорию, которая по-прежнему будет ограничиваться лишь одной восьмой всей территории Франции; и все-таки Франция, хотя она и не хочет этого признать, фактически завоевана. Как же это стало возможным?