Мария Оссовская - Рыцарь и буржуа

В своем сочинении «Об истинной учтивости» де Мере пишет: «Итак, быть человеком учтивым (honnecirc;te homme) не профессия, и, если бы меня спросили, в чем состоит учтивость (honnecirc;teteacute;), я ответил бы, что это преуспеяние во всем, что ни есть в жизни привлекательного и подобающего». [Mere A. G. Chevalierde. De la vrai honnecirc;teteacute;. — In: Oeuvres complegrave;tes, Paris, 1930, vol. 3, p. 70. Далее сочинения де Мере цитируются по тому же изданию.]. Чтобы достичь совершенства в этом искусстве, необходимо сочетание хорошего происхождения и хорошего воспитания. Но слишком уж углубляться в науки не стоит: это уводит от жизненно важных дел (commerce de la vie). Язык Архимеда или Евклида — не тот язык, которым говорят при дворе. Занятия, которым они посвятили себя, следует предоставить низшим сословиям. Известно (и об этом напоминает автор предисловия к сочинениям де Мере), что аристократия, бывало, гордилась своим невежеством; и даже, рассказывают, были такие, что утверждали, будто знающий латынь не может быть дворянином — убеждение, на смену которому пришло провозглашение знакомства с латынью отличительной чертой благороднорожденного. Де Мере не заходил так далеко, а от принца требовал, чтобы тот знал многое, рекомендуя ему прежде всего изучать историю; но историк должен был писать так, как будто он упал с неба и не имеет ни родины, ни личных пристрастий.

В обучении де Мере особенно подчеркивает роль подражания: в присущем «honnкte homme» совершенстве есть нечто такое, чего нельзя объяснить, нечто неуловимое, что можно лишь показать. Поэтому пребывание в обществе людей благовоспитанных — лучший способ уподобиться им, причем разум необходим для того, чтобы указывать путь к совершенству, а сердце — чтобы следовать тому, что признано наилучшим. Рассуждая на важные темы, незачем подражать педантам. Нужно все подавать с изяществом, которому чуждо любое преувеличение [Цит. по: Magendie M. La politesse mondaine et les theacute;ories de l'honnecirc;teteacute; en France au XVII siegrave;cle. Paris [1925], vol. 1, p. 419.]. Великолепие пробуждает восхищение, но не любовь: мы восхищаемся безупречными красавицами, но любим женщин просто красивых. Изящество любит свободу. Строгие правила его замораживают, а принуждение для него пагубно. Сципион не годился для хорошего общества — был слишком сух и слишком серьезен. Между тем, пишет де Мере, «я желал бы, чтобы honnecirc;te homme был скорее любезным и мягким, нежели суровым и строгим» (т. 3, с. 91). Те, кто слишком уж строго придерживается правил, пусть даже самых похвальных, бывают нередко смешны, а боязнь стыда и стремление к славе — изначальные склонности человека.

Славу приносят деяния трудные, и мы беремся за нелегкие задачи ради нее. Поэтому на войне ищут не легких путей к победе — например, неожиданно напав на врага ночью, — но более трудных путей, чтобы после не пришлось стыдиться чересчур уж легкой победы. Боязнь стыда — лучший путь приобретения чести (т. 1, с. 82; т. 3, с. 90). Нет ничего важнее, чем заслужить признание и любовь тех, кто знает, что хорошо, а что плохо. Истинная честь, как определяет ее Ш. Будор, автор предисловия и комментариев к сочинениям де Мере, — это независимость от всего и от всех, это способность поддерживать добрые отношения, но никому не вверяться, это сохранение душевного равновесия, невзирая на людские причуды, неблагодарность, мстительность или зависть. Истинная честь защищает себя при помощи учтивости, свободной от агрессивности, но и не ведущей к стойкой привязанности. Ведя беседу, следует постоянно помнить о языке, которым мы говорим: он не должен иметь ничего общего с языком черни. Нужное слово должно быть сказано вовремя. Особый трактат де Мере посвящен правильной дозировке суждений и чувств. Тут нужен порядок — и в голове, и в сердце. Он позволяет нам наилучшим образом явить свету свои добродетели, ведь укрытая добродетель — все равно что зарытый без всякой пользы клад. В беседе ни в коем случае нельзя говорить так, как говорил бы специалист. Специализация при дворе до такой степени нетерпима, что даже свои таланты придворный должен демонстрировать с небрежностью.

В этом неусыпном самоконтроле очень полезно общение с женщинами. Они учат нас, как понравиться людям с хорошим вкусом. Де Мере, однако, не поддерживает институт брака. С супружеством связано очень уж много забот. Супруги, считает де Мере, сохраняют друг другу верность самое большее лет пять или шесть, а среди женщин неглупых мало какая не ненавидит своего мужа и не оставляется им в пренебрежении. А если мужья их и любят, то все же любили бы больше, не будь они законными женами. Де Мере возмущает преданность жены, дошедшая до такой степени, что супруга хотела во что бы то ни стало следовать за мужем в далекую Индию, куда тот отправлялся на лечение (т. 2, с. 774 и след.).

Придворный де Мере не проповедовал специально Добродетели, мимо которой не прошел бы автор мещанского происхождения, а именно солидности по части Денежных обязательств. О том, каким путем де Мере Добился некоторого благосостояния, говорили разное. Шулерство и пополнение бюджета карточной игрой не были редкостью в этом кругу. Многие полагали, что де Мере, дабы поддержать свою репутацию в большом свете, подправлял и даже просто подделывал адресованные ему письма, опубликованные лишь после смерти их авторов. М. Мажанди, знаток кодексов хорошего тона эпохи, считает де Мере сухим эгоистом, бесполезным для общества человеком; а в нарисованном де Мере образце придворного, по мнению Мажанди, какие-либо моральные соображения отодвинуты на задний план: это образец человека, желающего сделать карьеру при дворе и нравиться окружающим не для того, чтобы сделать им приятное, но чтобы обеспечить успех себе самому.

Читатель, я думаю, согласится, что перед нами одна из разновидностей рыцарского этоса, хотя сражаются здесь не оружием, но прежде всего на словесных турнирах, в которых, говорят, блистал де Мере. Если сопоставлять де Мере с Кастильоне (а сходство между ними во многих случаях несомненно), то нельзя не заметить, что тон итальянского автора гораздо возвышеннее; как помним, итальянский придворный хотел быть советчиком и моральным наставником государя, отвергал лесть как способ повлиять на него и любые пути завоевания его благосклонности, кроме личных заслуг. Между тем де Мере не одобряет светских людей, которые ударяются в морализаторство (т. 3, с. 102). Это, мол, им не идет и отдает ханжеством. Из-за высоких моральных требований, предъявляемых к придворному, трактат Кастильоне трудно назвать пособием для тех, кто хотел бы сделать карьеру при дворе. Отзвуки платонизма заметны в его отношении к эротике, к которой де Мере подходит скорее по-земному цинично. Для де Мере характерно также его отношение к браку — тема, которой Кастильоне вообще не касается. Обоих авторов объединяет отсутствие какой бы то ни было религиозности; их личностные образцы совершенно мирские. Аристократия вспомнит о религии лишь тогда, когда ей всерьез начнет угрожать недовольство низов и она сочтет, что религия (не для собственного употребления, а для народа) может защитить ее от этой угрозы.